Людмила и Валерий Демины

ПОСЛЕДНИЕ ВРЕМЕНА. ГОД 1990
мелодрама для кино и телевидения
в пяти днях с прологом и эпилогом

(премия сценарного конкурса «Золотой Витязь»)

ПРОЛОГ
Время действия пролога относится к середине восьмидесятых. Черно-белые кадры — «и прошлое кажется сном»…

ПОДЪЕЗД ОБЩЕЖИТИЯ. ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР. ТУСКЛЫЙ СВЕТ.
С улицы входит мужчина, в полумраке лица не разобрать, но по подтянутой фигуре и легким свободным движениям чувствуется, что ему не больше тридцати. Он складывает черный зонт, стряхивает с себя капли дождя и подходит к почтовому щиту. Привычным жестом берет из ящика стопочку писем на одну из букв, просматривает, находит свое, прячет в карман и идет мимо дремлющей у телефона вахтерши к лифту…

УЛИЦА НА ОКРАИНЕ МОСКВЫ. ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР.
Моросит осенний дождь. Мрачно чернеют многоэтажные башни, темные, с мертвым отблеском, окна. Камера выбирает одно — на верхнем этаже. Оно светится…

КОМНАТА В ОДНОКОМНАТНОЙ КВАРТИРЕ.
Она большая, слабо освещена, обставлена стандартной мебелью. Только пианино дорогое, старинное, с бронзовыми подсвечниками. Молодая женщина, ползая на коленях возле письменного стола, собирает выкинутые из ящиков старые письма, фотографии, какие-то квитанции и заталкивает их в специально приготовленное мусорное цинковое ведро. Достает из кармана фартука спички и зажигает бумаги. Взметнувшееся в ведре пламя озаряет всю комнату. Становится видна узенькая тахта за ширмой и на ней спящая девочка лет шести-восьми. Женщина, как загипнотизированная, смотрит на огонь. У нее невидящие глаза, заострившийся нос, плотно сжатые, бесцветные губы. Последними догорают фотографии. Несколько штук из них — одинакового формата, сделанные профессиональной рукой, на них красивая дама в напудренном парике, в пышных кружевах и шелках, снятая в разных ракурсах, то со счастливой улыбкой, то, наоборот, с раскрытыми от ужаса глазами… женщина без всякого выражения ждет, когда догорят фотографии. Вдруг лицо ее оживляет выражение легкого испуга и вины: среди фотографий, закручивающихся от огня в ведре, виден снимок какой-то старушки. Женщина поспешно выуживает его из огня и оббивает пламя о фартук. Обгорели только края — женщина достает ножницы из стола и обрезает их, насколько возможно, чтобы не испортить изображение. Это оказывается переснятый из дореволюционной книги рисунок с небольшим текстом под ним. Лицо старушки лишено каких-либо конкретных черт — всего лишь неумелый карандашный набросок. Положив на стол спасенную фотографию, женщина, словно выполняя какую-то программу, заливает огонь водой из таза и начинает мыть полы.

КОМНАТА В ОБЩЕЖИТИИ. СВЕТ НАСТОЛЬНОЙ ЛАМПЫ.
Руки мужчины, прижимая конверт к столу, аккуратно ножом открывают его.
Внутри фотография с какого-то рисунка: молодая светская дама, одетая в платье начала 18 века. Дама стоит, опершись с легкой грациозностью на каменные перила балкона, и застенчиво улыбается.
Рука мужчины переворачивает снимок. Его обратная сторона исписана мелкими карандашными буквами, выведенными женской рукой с нервным, яростным нажимом.
Письмо начинается словами, заставляющими вздрогнуть: «КОГДА ТЫ ПОЛУЧИШЬ ЭТО ПИСЬМО, МЕНЯ УЖЕ НЕ БУДЕТ В ЖИВЫХ… »

ВАННАЯ В КВАРТИРЕ ЖЕНЩИНЫ.
Запотевшее от воды большое зеркало отражает женщину. Она, обнаженная, равнодушная, покорно стоит под душем, низко опустив голову…

ПРИХОЖАЯ.
Одетая в платье, напоминающее своими линиями то, что мы видели на рисунке у светской дамы, но только словно бы вписанное в моду сегодняшнего века, женщина стоит перед трюмо и заматывает себе на голове большой серый пуховый платок. Это выглядит странно и нелепо и никак не согласуется с ее нарядом. Теперь на голове у нее как бы огромная серая чалма. Звонит телефон, стоящий возле трюмо. Женщина вздрагивает, на секунду цепенеет, а потом медленно снимает трубку и подносит к уху, но ничего не говорит, ни слова. В трубке — тоже молчание.

ВАХТА В ОБЩЕЖИТИИ. НОЧЬ.
Мужчина слушает молчание трубки и молчит сам. Это продолжается долго.
Потом он кладет трубку — первый, и идет к лифту.

ПРИХОЖАЯ В КВАРТИРЕ ЖЕНЩИНЫ.
Женщина долго слушает частые гудки в трубке. Медленно кладет ее на телефон. Тяжелым потухшим взглядом смотрит на себя в зеркало. Потом вдруг лихорадочно начинает снимать с себя платье…

ЛЕСТНИЧНАЯ ПЛОЩАДКА У ДВЕРЕЙ КВАРТИРЫ.
Женщина выходит на площадку, теперь она уже в джинсах и свитере. На голове у нее по-прежнему платок, поверх которого она заматывает еще один… Дверь за собой она не захлопывает, а, наоборот, оставляет полуоткрытой, в дверной паз вкладывает обувную щетку, чтобы от сквозняка дверь случайно не захлопнулась.

КОМНАТА В ОБЩЕЖИТИИ. СВЕТ НАСТОЛЬНОЙ ЛАМПЫ.
Пальцы мужской руки аккуратно прижимают к столу углы уже знакомого карандашного письма на обороте снимка. Другая рука с методичной яростью стирает ластиком строчку за строчкой. Вся склоненная над столом фигура мужчины, сдавленныя его плечи и напряженная спина выражают обиду и готовность бороться. Он долго сдувает крошки с очищенной от слов белой поверхности, сметает их рукой — окончательно и навечно — и отправляет снимок в папку, где лежат еще какие-то фотографии и вырезки. Руки его методичными неторопливыми движениями завязывают шнурки папки.

ЛЕСТНИЧНЫЙ БАЛКОН. 12-ый ЭТАЖ. НОЧЬ.
На балконном барьере — маленькие ноги женщины в домашних тапочках, кокетливо украшенных бутонами шелковых роз, они растерянно переступают, то освобождаясь от тапочек, то вновь прячась в них. Одна тапочка соскальзывает с барьера и падает с балкона вниз… Женщина зачем-то скидывает вниз и другую, и босыми подошвами крепко вжимается в металлические перила балкона, изо всех сил стараясь удержаться и не упасть. Одна ее нога, точно спасаясь, уже опускается вниз за перила на балкон, судорожно пытаясь найти точку опоры… В это время сильный порыв сквозняка проминает щетину на обувной щетке в дверях квартиры, щетка выпадает из паза. От этого же порыва свободная рама в окне бьет по пальцам женской руки, обнимающей стояк. Раздается жалобный женский возглас, тут же перешедший в короткий вскрик ужаса и непоправимой беды.
Черная мокрая земля в редких, дрожащих от дождя кустах, словно вздрагивает, и начинает невероятно быстро приближаться. Мелькает упавшая тапочка среди кустов увядших астр на клумбе…

КОМНАТА В КВАРТИРЕ ЖЕНЩИНЫ. РАННЕЕ УТРО.
Девочка в постельке испуганно открывает свои затуманенные от глубокого сна глаза, тревожно прислушивается… Комната полна шепота и каких-то чужих озабоченных людей. Словно она проснулась в сон. С изумлением смотрит на шепчущихся взрослых, которых в квартире становится, все больше, и все они с растерянным и подавленным видом бродят по ней, словно что-то ищут. Женщина в пестром халате, видимо соседка, аккуратно складывает в ящик комода белое мамино платье. На этом фоне наплывом возникает название фильма:

Шепот, изумленный, сочувственный шепот разрастается и, кажется, уже заполняет собой все пространство вселенной. Чья-то рука аккуратно ставит у дивана тапочки с бутонами шелковых роз. Девочка вдруг резко, как от укола, отворачивается к стене и зажмуривает глаза. На фоне ее белокурого стриженого затылка, растерянных лиц людей, сдавленного шепота, горестных вздохов идут вступительные титры фильма. Фотография благообразной старушки лежит на жостковском подносе, рядом с плиткой шоколада на нем, стаканом молока, песочным пирожным. Тут же ваза с фруктами. Чьи-то руки берут с подноса фотографию, переворачивают ее, читают, передают другому…
«ПРОСТИ, ДОЧЕНЬКА, ЧТО ОСТАВЛЯЮ ТЕБЯ ОДНУ. ХРАНИ СЕБЯ. МАМА», — написано карандашом большими печатными буквами. Милиционер — за столом пишет протокол, засовывает открытку в казенный серый конверт. Соседка останавливает следователя.
СОСЕДКА /взволнованным шепотом/. Я побуду с ней. У нее еще есть несколько часов до сиротства. /Поворачивается к ребенку, наклоняется над постелькой./ Спи, маленькая, спи, красавица.
У девочки дрожат веки — она не спит. Но и просыпаться не хочет. Камера приближает к нам ее лицо с закрытыми глазами. Перекрывая вздохи и шепоты, плывут к ее изголовью звуки далекого вальса. Тогда громче, навязчивей становятся звуки шагов и шепот в комнате, но усилием зова чарующая музыка снова перекрывает их, и уже с непререкаемой победоносной щедростью томительной волной заливает пространство.

ПАРК. ЛЕТО. ДЕНЬ.
Из этих щемящих звуков, из солнечного марева, в которых тонут густые деревья, возникает стройная, почти прозрачная фигурка в старинном белом платье. Это мама девочки — когда-то… Она медленно и долго, кружится, сначала далеко, потом все ближе, ближе, по дуге к камере. Совсем близко останавливается и, протягивая руки вперед и куда-то вниз, зовет кого-то к себе, зовет и улыбается. А ее маленькая дочь в спортивном вязаном костюмчике смущается, боится подойти, и взгляд у нее удивленно-восхищенный, но недоверчивый: неужели это мама? Наплывом смывается лицо маленькой девочки, и из серебряного черно-белого прошлого под звуки все той же чарующей музыки появляется лицо девушки — в трезвом цвете настоящего дня.
Появляется титр: «День первый».

ДОМ ВЕТЕРАНОВ СЦЕНЫ. КАБИНЕТ ВРАЧА. КОРИДОР.
Юлии Троицкой 26 лет. (Эта та самая девушка, чье лицо возникло через наплыв – из лица маленькой девочки, не захотевшей открыть глаза.) Пока длятся вступительные титры, Юля моет полы, потом вытирает пыль в кабинете врача… Вот и ОН входит в белом халате, озабоченный чем-то своим — молодой, привлекательный, умный — приветливо кивает ей головой и начинает набирать номер телефона. Это Максим. В трубке ответили, он делает Юле знак, чтобы она закончила уборку. Юля выходит.
Длинный коридор Дома ветеранов, Юля со шваброй… На стенах — фотопортреты актеров, деятелей театра и кино той эпохи, которая ушла. Лица людей в миг их славы и торжества… Несколько стариков и старух, попарно и в одиночку, осторожно перебирая ногами, проходят мимо, здороваются с Юлей. Быть может, кто-то из них там — на портретах. Узнать невозможно. Титры заканчиваются, и с ними заканчивается пролог.

УЛИЦА СТОЛИЦЫ. АВТОБУСНАЯ ОСТАНОВКА. ЛЕТО. УТРО.
Юля выходит из автобуса. Она смотрит на часы, время еще есть, начинает разглядывать афиши — где, что, в каком театре… Потом резко отворачивается — слишком нервная информация. Ветерок развевает ее длинные, тщательно закрученные в локоны, волосы. Но лицо у нее простое, неброское, тихая красота которого словно робеет быть узнанной и открывается не всем и не сразу. Глаза ее как будто вобрали в свою глубину ту давнюю детскую печаль и смотрят вокруг вопрошающе и строго. Платье на ней простенькое, маленький кружевной воротник, как у школьницы, через плечо — сумка, темные, без каблуков, туфельки — во всем чувствуется старание выглядеть помоложе.

ПОДЗЕМНЫЙ ПЕРЕХОД. ПЯТНА СВЕТА ПЕРЕМЕЖАЮТСЯ С ПОЛУМРАКОМ.
Камера двигается за Юлей. Грязь, нищие, духовой оркестр… За стеклом этикетки «комков», рядом торгующие граждане, кто с котятами, кто с водкой, кто с водопроводным шлангом… На столиках астрологическая и бухгалтерская литература, порнуха, мистика, детективы, учебники колдовства, Священное Писание…
Проходя мимо нищих, всех — с детьми, без детей, инвалидов, пьяниц, мимо играющих, в одиночку или оркестром, неважно — Юля, каждый раз преодолевая неловкость, быстро вынимает заранее приготовленные мелкие деньги и, опустив, поспешно, как ошпаренная, отходит. У витрин же киосков, где звезды экрана на фоне роскошных интерьеров поднимают бокалы, улыбаются, обнимаются, нежатся, играют с детьми и друг с другом, Юля застывает и подолгу созерцает их своим вопрошающим взглядом. Смотрит на часы. Время идет медленно…
Останавливается у витрины, где за стеклом белое бальное платье. Чуть улыбается какой-то своей мысли. И вдруг видит в отражении стекла еще одну нищую. Аккуратная худая старушка в сером платке с большой деревянной кружкой в руке — лицо светлое-светлое, почти белое, опирается на палочку, стоит у края витрины. Видит Юлю.
НИЩАЯ. Подай, доченька, Христа ради.
Юля торопливо роется в сумочке, мелких денег уже нет, а покрупнее жалко, и так негусто.
НИЩАЯ. Возьми тогда. Христа ради. Ему ведь без разницы. /Юля не успевает отдернуть руку, старушка кладет ей в ладонь монетку и сжимает ее ладонь в кулачок. / Не отчаивайся, доченька, проси и получишь. И в скорбях радуйся, за всё благодари, а люди — злые, злые…
И нищая маленькими шажками — уходит — в полутемную глубину длинного подземного перехода. Юля оглядывается на нее, потом, в недоумении, раскрывает ладонь — на руке у нее лежит зеленый, уже вышедший из пользования пятак…

АУДИТОРИЯ ТЕАТРАЛЬНОГО УЧИЛИЩА. ДЕНЬ.
Юля читает отрывок из «Войны и мира», ей внимает приемная комиссия. Читает она неплохо, но все портит ее уставший, почти затравленный вид.
ЮЛЯ. «Давно я ждала тебя», — как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка своей просиявшей из-за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея… »
Слушают ее не очень внимательно, комиссия тоже устала. Юля видит, как двое членов комиссии о чем-то перешептываются между собой, о чем-то явно постороннем, кто-то смотрит за окно, кто-то пытается подавить зевоту, а Председатель комиссии что-то быстро пишет в своих бумагах. Юля читает уже с трудом, ни во что не веря.
ЮЛЯ /продолжает/. «Наташа танцевала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо сияло восторгом счастья… Она была на той высшей ступени счастья, когда человек делается вполне добр и хорош и не верит в возможность зла, несчастия и горя… »
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИССИИ /после паузы, словно проснувшись/. Все? /Заглядывает в списки. / Юлия, да? Что же вы, Юлия, о восторге счастия рассказываете чуть не плача? Плакать сейчас всем хочется, дело нехитрое. Страна нуждается в улыбке, дорогая моя! /Уже держит речь перед коллегами./ Знаете вы это? Америка вышла из великой депрессии, потому что улыбалась. Смайл энд виктори! Улыбайтесь и побеждайте! Вы ведь небесталанны. А пока спасибо, пригласите следующего. /Председатель открывает в лежащих перед ним бумагах новую страницу./
Юля медленно, словно еще не веря своему провалу, идет к двери…
Вдруг она останавливается, секунду стоит, низко и упрямо наклонив голову, потом круто поворачивается и возвращается к середине сцены.
ЮЛЯ /гневно/: «А судьи кто? — За древностию лет
к свободной жизни их вражда непримирима,
сужденья черпают из забытых газет
времен очаковских и покоренья Крыма,
всегда готовые к журьбе…»
Она делает паузу, чтобы набрать в легкие воздуха, как вдруг тишина взрывается дружным хохотом комиссии, только сейчас пришедшей в себя от ее неожиданной выходки.
А Юля, уже не владея собой, отворачивается в сторону, из ее глаз неудержимо покатились слезы. Комиссия виновато затихает.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ /в наступившей тишине/. Сколько вам лет?
ЮЛЯ. Двадцать шесть.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. И сколько лет вы уже пытаетесь поступать в театральное?
ЮЛЯ. Девять.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ваши родители не возражают, что вы себя так мучаете?
ЮЛЯ /после паузы/. У меня нет родителей.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ /тоже после паузы/. А жених, муж?
ЮЛЯ. У меня никого не будет, пока я не стану актрисой.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ /добродушно/. То есть вообще, ни под каким видом?
ЮЛЯ /вытирая ладонями слезы/. Я всегда до последнего тура доходила, и только на последнем…
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ /изображая озабоченность, коллегам/. Надо как-то помочь ей устроить ее личную жизнь, что ж такое?! /Юле. /Вы работаете?
ЮЛЯ. Да. В Доме ветеранов сцены — нянечкой.
АКТЕР /острит/. Ветеранов — это чтоб никаких соблазнов, да?
ЮЛЯ /не реагируя, строго/. Чтоб меня там кто-нибудь подготовил.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Ну и кто вас готовил? Может, это имя нам известно.
ЮЛЯ /оживляясь/. Галина Сергеевна Одинцова. /Смотрит на всех с надеждой./ Она балерина… /Члены комиссии переглядываются, по их лицам видно, что такую они не знают./ Ее даже в кино снимали, сегодня по телевизору будет, в семь тридцать, канал «Культура».
СТАРАЯ АКТРИСА. Но ведь она вас танцу учила, да?
ЮЛЯ. Она не ходит, она парализованная. Но я могу! Станцевать?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Спасибо — в следующий раз! /Юля обреченно опускает голову и медленно идет к выходу. / Вы меня поняли? Вы — прошли! Через неделю последний тур. /Юля поворачивает к нему свое растерянное лицо./ Слезам мы вашим поверили, хотя и не полагается, но на следующем туре заставьте поверить нас и в вашу победоносную улыбку. Вы вообще улыбаться умеете?
Сложная гамма чувств, выплеснувшая на Юлино лицо, когда она осознала сказанное, так и не ответила однозначно на последний вопрос улыбающегося Председателя.

ПАРК ДОМА ВЕТЕРАНОВ СЦЕНЫ. СОЛНЕЧНЫЙ ДЕНЬ.
Юля торопливо идет по асфальтовой дорожке от ворот к зданию Дома ветеранов, белеющему в глубине аллеи. На глазах ее блестят слезы, она все еще мысленно там, на вступительных. Вдруг останавливается и бессильно опускается на скамейку, стоящую у края дорожки. Закрывает глаза рукой, словно от стыда.
ГОЛОС ГАЛИНЫ СЕРГЕЕВНЫ. Что, моя хорошая, провалилась? Я все жду тебя, караулю.
Юля поднимает голову, к ней на инвалидной коляске подкатывает очень старая, худощавая, но все еще красивая женщина.
ЮЛЯ. А! /Машет рукой./ Допустили на последний тур — из жалости. Так стыдно и противно — чтоб я еще кому-то сказала, что я сирота!
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА /гладит ее по голове/. Тем более, что это неправда.
ЮЛЯ /благодарно прижимается к ней щекой/. Еще не привыкла, что я ваша крестная дочь. Простите! /После паузы./ Но я им не нужна такая, какая есть. Я срежусь, это точно, а в двадцать семь на актерский уже не берут! Им надо, чтобы я улыбалась — а я только плачу и плачу!
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА. Да брось! /Нетерпеливо./ Рассказывай все, как было, по порядку!
Оживленно разговаривая, они не видят, как по сосновой аллее в парк тихо въезжает белая шикарная машина, за рулем сидит эффектная, модно одетая девушка, на вид лет двадцати пяти. Это Ира. Какое-то таинственное мерцание улыбки или насмешки или дерзкого вызова делает выражение ее лица как бы постоянно ожидающим боя. Она останавливает машину у зеленой лужайки, поднимает с сиденья большую охапку роз, чем-то нагруженный целлофановый пакет и выходит. На скамейке, недалеко от машины, сидит высокий, прямой, изможденного вида старик, ее дед, Жатов. Она подходит к нему, целует его в щеку, кладет пакет рядом с ним, а цветы протягивает ему. Неожиданно Жатов выхватывает из ее рук букет и швыряет его в траву. От его сильного движения розы веером падают на лужайку.
Ира молча стоит перед дедом и не двигается, словно что-то выжидая. Наконец спокойно достает из пакета банку пива, открывает ее и передает старику. Тот тоже спокойно берет ее и пьет. Ира принимается собирать рассыпанные по лужайке розы.
Эта сцена происходит за спиной Юли и Галины Сергеевны, они ничего не замечают.
ЮЛЯ. За эту неделю я должна научиться победоносно улыбаться, как американцы! /С тоскливой миной примеряет на себе несколько улыбок./ Идиотизм… Ненавижу! Все искусство сейчас на тупости стоит – мертвой тупости, и все там, в комиссии — тоже мертвые!…– И по-детски заключила. — Только выбражают!
Некоторое время они сидят, прижавшись друг к другу. Есть что-то общее в облике этих женщин — молодой и старой — какая-то естественная соединенность аристократической утонченности черт с простонародной добротой взгляда, сейчас печального у обеих.
Юля тяжело вздыхает, и они направляются по дорожке к спальному корпусу.
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА. А что им делать, мертвым — только выбражать! Последние времена, деточка. Знаешь, какой главный признак последних времен? В Евангелии сказано: «В людях охладеет любовь»… Они вообще не будут понимать этого слова.
Обе смотрят в сторону стеклянного перехода между корпусами спален: медленные, тихие, согнутые тени двигаются в них…
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА /продолжает/. Не стыдись своих слез, моя милая. Знаешь, как это называется? «Слезный дар». Д а р, поняла? Россия только потому и жива еще, что кто-то в ней плачет… А улыбаться победоносно…
Она оглядывается на Юлю и видит её — широко улыбающуюся в пространство. Первое мгновение кажется, что она «тренируется», но уж чересчур лихо — для начала.
И Галина Сергеевна обнаруживает источник ее улыбки. Они уже близко подходили к корпусу, одно из его окон на первом этаже распахнуто, и за ним стоит и, так же широко улыбаясь, смотрит на Юлю Максим. Он в накрахмаленном белом халате, в руках его стетоскоп — прямо картина застойных лет с выставки «Молодость мира».
МАКСИМ /улыбаясь/. Что, Юлия Алексеевна? Провалилась? Освободилась? Счастлива?
ЮЛЯ /с вызовом/. Нет, Максим Петрович! Прошла! В плену искусства! Несчастна!
Максим вопросительно смотрит на Галину Сергеевну, ожидая опровержения.
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА. Учтите, я не на вашей стороне — вы хотите закопать ее талант!
МАКСИМ. Это она себя закопала заживо… в могильных склепах иллюзий.
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА /протестующе/. Каких иллюзий?
ЮЛЯ /подхватывая/. Никаких иллюзий!
МАКСИМ. Простите, дорогие мои и любимые, но фабрика грез, по-моему, переехала из Голливуда прямо в ваши красивые, но бестолковые головы.
Юля и Галина Сергеевна, играя потрясение, смотрят друг на друга, как бы взглядом одна другой говоря: каков, оказывается, фрукт!
ЮЛЯ /Галине Сергеевне, но так, чтоб слышал и Максим/. По-моему, это уже слишком!
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА /тем же манером/. Что значит «слишком»? Это уже просто ни в какие ворота! Красивые — да, но…
ЮЛЯ /с героическим пафосом/. Максим Петрович, простите, но кажется, вы зарвались и судите о вещах, в которых ничего не смыслите!
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА. Ни бельмеса!
ЮЛЯ. Ни бельмеса!
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА. И мы, две актрисы Божьей милостью, одна бывшая, другая — будущая, выражаем вам официальный протест!
ЮЛЯ /после паузы, дополняя протест/. Я отказываюсь сегодня работать. И всю последующую неделю. /Достает из сумочки листочек./ Вот заявление.
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА. А я — есть! Кто-то не работает, а кто-то не ест, все логично.
Максим, изображая мрачность, молчит, неподвижно разглядывая из окна женщин. Только стетоскопом угрожающе бьет по ладони.
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА /скосив глаза к Юле, как бы шепотом/. Умеет, подлец, держать паузу!
Максим смеется, не выдержав, и в знак своего поражения поднимает руки вверх, а потом аплодирует двум актрисам, видимым ему в проеме окна, словно и правда на сцене.
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА /удовлетворенно/. То-то же! /Наклоняет голову в знак признания за аплодисменты, скосив, как и раньше, глаза к Юле и как бы шепотом/. Кланяйся, дура! Одни зажимы!
Юля покорно кланяется «публике», чем вызывает еще веселый смех и новые хлопки Максима.
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА /недоуменно/. А где корзины цветов — к нашим ногам?!
МАКСИМ. Цветы за мной!
ЮЛЯ /напоминая Галине Сергеевне/. Ведь мы сегодня смотрим ваше кино!
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА /разворачивает коляску/. Нет, нет, смотрите его без меня! Сквозь слезы я его все равно не увижу. /Чуть играя./ Моя чудная греза, мой сон из юности, догнавший меня перед смертью…
МАКСИМ. Я запишу его на кассету!
ЮЛЯ /ликуя, Галине Сергеевне/. И мы сможем смотреть его много-много раз!
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА /оглянувшись на прощанье/. Вы — сможете…
Как бы продолжая тему сцены, с улыбкой, небрежным взмахом руки приветствует Юлю и Максима, и ее коляска исчезает в темном проеме открытых дверей…
Молодые люди с неизбежной мыслью о смерти печально смотрят ей вслед.
ЮЛЯ /после паузы, другим тоном, не играя/. Максим Петрович, тогда я побежала домой, ладно? /Кладет заявление на подоконник./ Отпуск на сдачу экзаменов, подпишите… /С вызовом. / Имею право!
МАКСИМ /со вздохом подписывает листок/. Твои старики меня съедят: как им без твоих нежных клизм? Особенно Жатову? Разнесет весь Дом ветеранов!
ЮЛЯ /обиженно и возмущенно/. К нему сегодня внучка обещала, пусть она и ставит! /Прячет листок в сумочку. / Кстати, он мне сказал, что она в вас влюбилась!
МАКСИМ /хмурится/. Чего?
ЮЛЯ /с неожиданной злой лихостью/. «Чаво, чаво… а ничаво!» /Быстро идет по аллее, но вдруг оборачивается к Максиму./ А внучка Жатова, между прочим, восходящая кинозвезда — вы это учтите! /Скрывается за деревьями парка. /
Она издали видит, как вечно хмурый старик Жатов и его загадочного вида шикарная внучка сидят рядом на скамейке и пьют баночное пиво — каждый как бы сам по себе. На темной аллее рядом с ними стоит с открытой дверцей белая «БМВ». Стараясь остаться незамеченной, Юля сворачивает на боковую дорожку…

КОРИДОР У КАБИНЕТА МАКСИМА. КАБИНЕТ. ДЕНЬ.
Из кабинета выходит Максим. В его руках стопочка «историй болезней» и видеокассета. Из глубины коридора к его кабинету идет Ира. Она затаенно улыбается, в ее руках охапка роз. Кивнув ей головой, Максим направляется в другую сторону.
ИРА /издали/. Максим Петрович, я к вам!
Максим оборачивается к ней и, делая вид, что не замечает ее сияющих навстречу ему глаз, возвращается к своему кабинету и первый входит в него. Она входит за ним. На мгновенье на лицо ее ложится тень оскорбленности, но когда он поворачивается к ней — лицо ее снова освещается сдержанным, тихим радушием.
ИРА /протягивая Максиму цветы/. Абсолютно бескорыстно! За дедушку! Это из нашего сада, он сам посадил.
МАКСИМ. Спасибо, не знаю, чем заслужил… /Ставит цветы в банку с водой, укалывается о шип и, морщась от боли, шутит. / Бойтесь данайцев, дары приносящих!
ИРА. Вы МЕНЯ собираетесь бояться? /Садится, улыбается./ Что вы, я сама вас боюсь! С детства впечаталось: человек в белом халате – это сам Господь Бог… Так и до сих пор!
МАКСИМ /заметно мягчеет/. Хорошо, если вы бескорыстно… /Задумчиво смотрит на розы./ Значит, я имею право переподарить их одной старой балерине?
ИРА /почти искренне/. Да, пожалуйста, можно и молодой!
МАКСИМ /смотрит на часы/. У меня вообще-то обход…
ИРА. Я вас подожду, можно?.. Мне о дедушке надо поговорить.
МАКСИМ /обдумав ситуацию, деловито/. Балет любите?
ИРА /оживившись/. Очень!
МАКСИМ /протягивает ей видеокассету/. Поработайте ради искусства!
ИРА /покорно берет кассету/. Ради искусства я готова на все!

КОМНАТА ЮЛИ. СУМЕРКИ.
Свет выключен. Юля сидит на тахте, застигнутая этим моментом в самый разгар уборки. На голове — косынка, руки с засученными рукавами еще мокрые от воды. Рядом ведро, тряпка. Мерцающий свет телевизора освещает ее лицо, раскрытые в ожидании чуда глаза.
В тишине на телеэкране появляется черно-белое, подернутое кинематографической патиной навсегда ушедшего прошлого, изображение марки «Мосфильма»… И затем вместе с чарующей музыкой Чайковского возникает старый титр — «Спящая красавица».
Мерцающая жизнь то ли Грезы, то ли Молитвы отблесками ложится на лицо Юли, озаряемое изнутри мерцанием ее души: здесь и страх увидеть, какой была Галина Сергеевна, увидеть в ней, молодой, себя — будущую, старую, и вера и неверие, что и она, Юля, окажется в этом Царстве Небесном на земле, которое называется для нее этим словом «Искусство». Ведро и тряпка — у ее ног, а там, по другую сторону экрана под волшебную музыку, словно преодолев земное тяготение, взлетает вверх таинственное создание в воздушном платье…

КОРИДОР ДОМА ВЕТЕРАНОВ. ВЕЧЕР.
Та же мелодия продолжает звучать и здесь. Галина Сергеевна в инвалидной коляске по темному коридору тихо подъезжает к холлу, где десяток старых людей смотрят на экран телевизора, на котором она… /Она ли? Неужели это была она?/… легко и сказочно скользит в пространстве, как некое видение ангела… не «скользит» — скользила! И вот теперь что?.. Сухими глазами из темноты — из смерти своей — смотрит она на себя — жившую, живую…
Вдруг Галина Сергеевна замечает кого-то в холле и хмурит брови. Взгляд ее обнаруживает среди зрителей единственное молодое существо. Это Ира. Она сидит ближе всех к экрану и чуть боком. Отсюда хорошо виден ее красивый, своенравный профиль и то, с каким вниманием она следит за балетом.
Перед глазами Галины Сергеевны неожиданно откуда-то возникает большой букет роз. Она оглядывается. Это Максим. Неслышно подошел сзади.
МАКСИМ /наклоняется к Галине Сергеевне, шепотом/. От поклонника, обещанное. /Кладет ей на колени цветы и целует ее руку./
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА /с ужасом/. Мы же шутили!
МАКСИМ. А я не шутил. /Кивает на экран, успокаивая./ Мне там всё записывают.
Галина Сергеевна снова переводит взгляд на Иру. В ее руках, как на маленьких волнах, в такт музыке плавает коробочка дистанционного управления. Губы ее неслышно подпевают оркестру, и головка тихо покачивается на тех же волнах. Ни Максима, ни старую балерину она не видит.
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА /тянет руку, чтобы он наклонился/. Я хочу тебе сказать кое-что, Максим… Об одной нашей общей знакомой… мне кажется, ты ее недооцениваешь. /Смотрит на него, ожидая реакции. /
МАКСИМ /настороженно/. Я к женщинам вообще не прицениваюсь. /Невольно бросает взгляд в сторону Иры. / Я их всех люблю.
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА /сурово/. Прицениваешься и еще как! Но думаешь, что она вроде там какого-нибудь топаза или хризолита, а она — бриллиант чистой воды… Я говорю о Юле, ты понял?
МАКСИМ. Понял, только я в драгоценностях, как свинья в апельсинах.
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА. Поэтому мне и страшно! /Поворачивается к окну, где за парком видна далекая панельная башня. / Вон ее окна, знаешь? Верхний этаж, из лифта направо. /Выбирает из букета самый красивый бутон./ Это ей передашь. /Выжидающе смотрит на Максима. / Она абсолютно одна… Там такая беда, которая ей всю жизнь покорежила… /Запинается./ Отсюда зажимы, ты понял?
МАКСИМ. Ничего не понял! /Берет розу./
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА. Это ее семейная тайна, она никому не рассказывает, но, может быть, тебе… Постарайся! И вообще, подстраховать ее надо, на случай провала… И не вздумай предупреждать ее по телефону — не тот случай! /Заметив его колебания./ Сделай это ради меня, я боюсь, что уже не смогу ее поддержать — ты как врач лучше всех знаешь, что я в любую минуту… /Прижимает руку к сердцу. / Ради меня!
МАКСИМ /с болью/. Конечно, схожу! А сердце у вас — к дождю.
Некоторое время они оба смотрят, как вдали танцуют двое, принцесса Аврора и принц Дезире. Звучат заключительные такты музыки балета…

КВАРТИРА ЮЛИ. ВЕЧЕР.
На телеэкране возникает титр «Конец фильма».
Юля выключает телевизор и остается стоять в темноте, глядя куда-то за окно…

САЛОН «БМВ». ВЕЧЕР.
В руках Максима роза, бутоном вниз. Он сидит на переднем сидении, рядом с Ирой. Она правит машиной с грациозной непринужденностью.
МАКСИМ /глядит в окошко/. Кажется, сюда. /Указывает на подъезд./ Так что если вы не будете задевать болевых точек вашего деда, у вас с ним вполне наладятся отношения. /Ира мягко подруливает к подъезду дома Юли. / Еще вопросы будут?
ИРА /останавливая машину/. А у вас есть болевая точка, или вы неуязвимы?
МАКСИМ. Неуязвимых людей нет. /Берется за ручку дверцы./
ИРА. И в чем она у вас? /Спохватывается, видя реакцию Максима./ Простите, если находите мои вопросы бестактными… Просто… /Как бы ищет слова./ Мне просто некому рассказать о своих проблемах, довольно интимных. А довериться можно только человеку, который и тебе готов открыть душу.
МАКСИМ. Боюсь, я не смогу вам быть полезным. /Выходит из машины./ Моя специализация — старые люди.
ИРА /с болью/. В том-то и дело, что я чувствую себя старухой, почти мертвой… /Максим весело хмыкает. / Я подожду вас, можно? Отвезу вас домой.
МАКСИМ /подумав/. Ну хорошо, подождите пять минут. Если больше — значит застрял. Психотерапевтические сеансы часто требуют долгих часов! /Исчезает в подъезде./

ЛИФТ В ПОДЪЕЗДЕ ЮЛИНОГО ДОМА.
Внутри лифта стоит девушка с догом. В щель закрывающихся дверей в последний момент успевает втиснуться рука с розой, опущенной вниз. Дверь лифта открывается заново. Девушка видит, как меняется выражение лица Максима, когда тот видит ее внутри лифта. Максим входит в лифт, дверь закрывается.
МАКСИМ /переворачивает розу бутоном вверх/. Это вам, чтобы ваша собака меня не укусила.
ДЕВУШКА /хмуро/. Чтобы она не укусила, оставьте это при себе.
Максим косится на дога, собака своим рычанием подтверждает слова хозяйки.

КВАРТИРА ЮЛИ.
Юля домывает полы. Она моет даже там, куда редко залезала с тряпкой, о чем говорит основательный слой пыли — под книжным шкафом. Здесь в пыли оказались и тапочки с шелковыми бутонами, но внимание ее привлекает торчащий между стеной и шкафом утолок фотографии. Кое-как дотянувшись, она с трудом освобождает ее из плена. Это знакомая нам по прологу фотография с какого-то рисунка: молодая светская дама, одетая в платье начала 18 века, стоит на балконе. Только здесь дама стоит, повернувшись немного по-другому, словно художнику хотелось показать ее платье в новом ракурсе. Юля недоуменно вертит фотографию в руках. Вдруг что-то вспоминает, открывает ящик комода и вытаскивает платье матери. Бросает его на тахту и сверяет с фотографией. Чувствуется, что платье сшито по этому фасону, только немного упрощено на современный лад. Неожиданно раздается переливчатый звонок в дверь. Юля поспешно кладет снимок рядом с телефоном и бежит к двери. Приникает к глазку.
В нем она видит Максима. В руках его — бутоном вверх — роза. Лампа дневного освещения на лестничной площадке то вспыхивает, то гаснет, пребывая в застарелой агонии — то ярко озаряет фигуру Максима, то уводит в сплошную темноту, от чего его явление кажется несколько фантасмогоричным.
Открыв замок, Юля стремительно летит в комнату.

ГОЛОС ЮЛИ /из комнаты/. Заходите!
Максим входит. У него спокойный непринужденный вид, он вполне уверен в себе. Оглядывается. Видит у трюмо телефон.
МАКСИМ /кричит Юле/. Ты прости, что я без приглашения!
ГОЛОС ЮЛИ /из комнаты/. Да проходи! На кухню. Я сейчас закончу.
МАКСИМ /из прихожей — разговор идет заочный/. А чего ты застеснялась, я, слава Богу, каждый день вижу, как ты полы моешь! /Видит открытую дверь в кухню, направляется туда./

КОМНАТА.
Юля, торопливо отжимавшая тряпку, от его последних слов замирает. Для нее они неожиданны и неприятны. В несколько лихорадочных движений она заканчивает мытье.
ЮЛЯ. Там чай кипит? Чаю сейчас попьем!

КУХНЯ.
Входит Максим, оглядывается. Здесь уютно, стены увиты зелеными традесканциями, над круглым столом низко повешенный оранжевый абажур. Он вплетает розу в общую композицию.
МАКСИМ /себе/. Чай — это хорошо… /Проверяет чайник, кричит Юле. / Закипел!
Подходит к окну, видит, как внизу машина Иры тихо скрывается под кроной деревьев… Словно стряхнув с себя что-то, начинает искать чайную посуду.
МАКСИМ /громко, Юле/. Я что пришел: у меня для тебя есть срочное контрпредложение… /Ищет заварку. /

ВАННАЯ.
ЮЛЯ /моет руки. Глядя на себя в зеркало, тихо/. Еще предложения не делал, а уже — контр… /Максиму — кричит, чтобы услышал. / Какое?
ГОЛОС МАКСИМА /из кухни/. Чтоб подстраховаться! Надо срочно подать документы в медицинский, на вечернее. Прием до 10-го.
ЮЛЯ / с ужасом/. Куда? /Выходит из ванной. /

КОМНАТА.
Юля торопливо входит в комнату, открывает шкаф и начинает быстро переодеваться в то самое платье, в котором была на экзамене.
ГОЛОС МАКСИМА /из кухни/. Ну, я надеюсь, ты все-таки провалишься на последнем туре. И что дальше?
Юля снова замирает от его слов. Уже медленнее натягивает на себя. платье, оцепенело смотрит в зеркало на свое отражение,
ГОЛОС МАКСИМА. Ты об этом подумала? У тебя есть запасные варианты?
ЮЛЯ. Я живу без вариантов! /Решительно стаскивает с себя платье./
Напряженно разглядывает содержимое шкафа — среди пустых вешалок на нескольких висит что-то тусклое. Вдруг взгляд ее падает на брошенное на тахту мамино платье…

КУХНЯ.
МАКСИМ /заваривая чай/. Я дам тебе рекомендацию. Ты ведь прирожденный врач, пытливая, вдумчивая, ко всему относишься с интересом… /Замолкает на полуслове./
Перед ним появляется Юля, одетая в длинное белое платье, правда, на ногах, за неимением лучшего, остались белые спортивные тапочки, в которых она мыла полы…
ЮЛЯ /как ни в чем не бывало, со светской улыбкой/. Главное, я умею тепло улыбаться людям, правда, Максим Петрович?/Привычно сервирует поднос. Улыбается/
МАКСИМ /пораженный ее видом/. Правда, Юлия Алексеевна… /Входя в ее игру, тоже светски. / Кроме того, можно будет параллельно заняться исследованиями. Знаете, что такое геронтология? Наука о старении. Мне кажется, это вам подойдет!
ЮЛЯ /пытаясь подавить смех, с кокетливой деловитостью/. Вы находите? Наука о старении? Мне к лицу? Как интересно! /Видит розу./ О, какая прелесть! Спасибо! /Берет розу, ножом отрезает стебель и вставляет ее себе на платье в корсаж./ Ну, мы это еще обсудим, пройдите в гостиную, посмотрите пока там книжки. Я скоро!

КОМНАТА.
Максим идет вдоль полок с книгами. Русская классика, зарубежная, множество маленьких томиков со стихами. На письменном столе у стены стоят тяжелые альбомы по живописи, сверху на них лежит большой кожаный фотоальбом. Максим снимает его и начинает осторожно перелистывать картонные листы.
Вот молодая женщина, рядом мужчина в форме морского офицера, между ними — маленькая девочка лет трех… Через страницу — печальная фотография: прощание с телом — женщина смотрит в лицо лежащему в гробу офицеру. На руках ее девочка, она гладит женщину по щеке, словно успокаивая ее. Максим перелистывает следующую страницу и читает на оборотной стороне отдельно лежащего сверху снимка надпись большими печатными буквами: «ПРОСТИ, ДОЧЕНЬКА, ЧТО ОСТАВЛЯЮ ТЕБЯ ОДНУ. ХРАНИ СЕБЯ. МАМА. » Максим задумывается… Он не успевает перевернуть снимок — входит Юля с круглым жостковским подносом, уставленным сияющими чистотой чашками.
ЮЛЯ /разливая чай/. Да ты садись!
Бросив еще раз невольный взгляд на записку, Максим проходит к журнальному столику и усаживается в кресло около него. Придвигает к себе чашку с чаем.
МАКСИМ /оглядываясь/. А ты молодец!
ЮЛЯ /в ответ широко и старательно улыбается, придвигает к нему вазочки/. Вот финики, изюм, угощайся! А я тебе что-нибудь сыграю, хочешь? /Идет к пианино./ Пусть это будет как бы моя репетиция, ладно?
Берет с крышки пианино спички и зажигает свечи в бронзовых подсвечниках, щелкает выключателем — в комнате становится темно, потом поднимает крышку пианино и усаживается на круглый вертящийся стульчик. Делает несколько сильных уверенных аккордов.
ЮЛЯ /негромко поет красивым, грудным голосом/:
Ну, конечно, октябрь, и луна, и цветы,
И мужчина встречается с женщиной…
Как же хочется нам неземной чистоты,
как же хочется краски божественной…
В колеблющемся свете свечей комната приобрела таинственный и даже роскошный вид, а точеный профиль Юли сделался совсем прозрачным. Максим сидит, откинувшись в кресле, вид у него благодушный, но за этим благодушием и некоторой расслабленностью иногда проглядывают мускулы бойца — «духобора».
ЮЛЯ. Ну, как тебе Галина Сергеевна, ее балет? Для меня это что-то невероятное! /Продолжает петь. / Чтоб, конечно, камин, и конечно, рояль,
и романс, и романс на два голоса,
и такая тоска, и такая печаль,
чтобы сердце мое раскололося…
МАКСИМ /мягко/. А для меня все эти балеты — какое-то сплошное недоразумение… Честно говоря… и — романсы тоже!
ЮЛЯ /продолжая наигрывать мелодию/. Мне мама это вместо колыбельной пела. Я потом уже нашла ноты… Она была учительницей музыки.
МАКСИМ. Она у тебя когда умерла?
ЮЛЯ /уклончиво/. Давно, я только пошла в первый класс. /Поет. /
На каких рысаках унестись, убежать
к этим волнам тумана каминного…
Унестись умирать и опять воскресать
Под аккорды романса старинного…
Максим встает и подходит к стоящему у окна письменному столу, где остался лежать раскрытый альбом, осторожно касается пальцами снимка, где печатными буквами написаны прощальные слова матери. Юля замечает это движение. Она замирает.
МАКСИМ /разглядывая в альбоме портрет офицера, так похожего на Юлю. / Я тоже практически рос без родителей… Не знаю, почему моя мать рассталась с моим отцом, это семейная тайна. /Перелистывает альбом. / Мне говорили, что он умер. Потом я понял, что это — вранье — не было ни одной фотографии, ни одного письма. Не было ни одного разговора о нем — никогда. /Он поворачивается к Юле — видит ее глаза, полные сострадания. / Да ты не страдай! Все у меня было хорошо. Вырос у бабушки с дедушкой в Тольятти, они были молодые и богатые, обожали меня…
ЮЛЯ. А мама? Она что — тебя забыла?
МАКСИМ /улыбнувшись/. Ну что ты! Просто ей надо было учиться, институт ее был здесь, в Москве, потом она болела, выходила замуж, рожала законного ребенка законному мужу… Она женщина, которую не любить — нельзя, но я мечтал об отце… /Смотрит на семейный снимок в альбоме Юли. /
ЮЛЯ. Я папу совсем не помню, помню, пришел Дед Мороз, а у него папины ботинки… Помню, счастливые были, все время что-то пели, танцевали… /Молчит. /
МАКСИМ /продолжает/. А я даже имени его не знаю, отчество у меня в честь деда, Петра. Запомнил только татуировку, такое синее сердечко со стрелкой. Здесь. /Показывает место на руке между локтем и запястьем. / И из него как бы капает кровь…
ЮЛЯ /удивленно/. Так все-таки ты его видел?
МАКСИМ. Один раз. Я тогда не знал, что это отец. Мне было шесть лет, приехала мама с каким-то дядей, дед мне шепчет: «Мамин жених, будешь вести себя хорошо, станет твоим отцом!» Я очень хотел, чтобы он стал! Помню, до изнурения играли в солдатики, у меня их была целая армия. Он из пушки стреляет, а я все смотрю на это сердечко, из которого кровь капает… И так жалко… его или себя, не знаю. Или маму…
ЮЛЯ /охрипшим от волнения голосом/. Ну и дальше?
МАКСИМ /очень бытово/. А дальше ничего. Уехали. Дед его ругал почем зря, а бабушка получила мамино письмо и долго плакала. Я решил, что это я все испортил: я все время его обыгрывал, поэтому он обиделся и уехал от нас. И маму бросил.
Максим с такой неподражаемой интонацией проговаривает последнюю фразу, что Юля сквозь слезы смеется.
МАКСИМ /тоже улыбаясь/. Дед называл его «ходоком», я потом долго изучал в букваре картинку «Ходоки у Ленина», пытался что-то понять. Понял через десять лет, когда дед сказал мне, что этот «жених» и был мой отец… Я на нем так перегорел, что когда у матери возник еще один, я не захотел ни усыновляться, ни переезжать…
ЮЛЯ /после паузы/. Я тоже так любила маму, а она взяла и покончила с собой… /Рассказывает, как и Максим, очень доверчиво./ Выбросилась с балкона в нашем подъезде. Все здесь убрала, красиво оделась, голову замотала платками, наверное, чтобы не изуродовать лицо, и выбросилась. Ночью.
МАКСИМ /потрясенно/. А ты?
ЮЛЯ /встает из-за пианино, берет с журнального столика свою чашку с остывшим чаем, делает несколько глотков./ А я вот здесь спала. /Указывает на то место, где только что сидел Максим./ Проснулась, в квартире полно чужих людей… Поднос вот этот стоит, молоко, пирожное… /Берет у Максима снимок с прощальными словами матери, смотрит на них./ Не знаю, почему она это сделала. Не знаю!
Видимо, чайная влага с Юлиных пальцев попала на надпись, сделанную химическим карандашом, потому что подпись «МАМА» вдруг чуть расплывается, окрашивается зеленью, словно оживает.
Юля поспешно кладет снимок и берет салфетку вытереть руки.
МАКСИМ. Можно?
Переворачивает снимок. На нем оказывается карандашный портрет старушки, переснятый из какого-то дореволюционного издания.
МАКСИМ /удивленно/. Подожди, но ведь это же… это Ксения Петербуржская, святая. Ее недавно канонизировали. Говорят, помогает сиротам и влюбленным, если ей молиться.
ЮЛЯ. А я все думала, кто это? И почему именно она?
МАКСИМ. Народ к ней валом валит, на могилу…
ЮЛЯ. «Петербуржская» — значит, в Петербурге? /Опять разглядывает снимок./ Здесь написано: Смоленское кладбище. А ты сам-то веришь в это? В вечную жизнь веришь?
МАКСИМ. Не знаю. Эта, НЕВЕЧНАЯ, столько требует внимания.
ЮЛЯ. Я тоже не знаю, но мне как бы мерещится все время эта вечная жизнь… То ли воспоминание, то ли сон… Какой-то парк, дворец, выходит мама невероятно красивая, в огромном белом платье, похожем на это, только в сто раз пышнее, такое сияющее, как снег, и бежит ко мне навстречу. /Максим, преодолевая недоверие и сострадание, внимательно слушает ее. Она не замечает выражения его лица./ А я чего-то как бы боюсь. Или кого-то. Или не верю, что это моя мама. А она смеется и кричит: «Юля, ты меня не узнаешь? Это я, твоя мама!» И мы кружимся-кружимся… Наверное, это, правда, греза. О будущей жизни, там, за гробом…
МАКСИМ. Эх ты, не живешь, а спишь! Теперь понятно, почему на тебя этот балет так подействовал: ты же родом из него — спящая красавица!
ЮЛЯ. Уж прям, «красавица»! Да и на счет «спящей»… Толком не сплю, с детства, с того самого дня — сон сорван. Боюсь спать, а вдруг опять что-то произойдет страшное…
Максим подходит к Юле ближе. Теперь они стоят у окна рядом. В окне их отражения. Она с низко опущенной головой, он склонился над ней.
МАКСИМ /тихо/. Как мне жалко тебя! /Хочет погладить ее по волосам, но она испуганно отстраняется./ У тебя есть кто-нибудь?
ЮЛЯ /тоже тихо/. Нет. И никогда не было. Ничего не было. Даже поцелуя. Даже прикосновения.
Максим смотрит на нее с удивлением и недоверием и о чем-то напряженно думает. На глаза ему снова попадаются слова: «ХРАНИ СЕБЯ. МАМА»
МАКСИМ. Ты, наверное, ждешь принца? Но их нет, они кончились.
ЮЛЯ /улыбнувшись/. Кончились? А ты разве не считаешь себя принцем?
МАКСИМ. Ты что, смеешься?! /Резко отходит от нее./
ЮЛЯ. А мне кажется, что считаешь. Только называется это сейчас «супермен», «крутой мужик», «психоаналитик», все знаешь, все можешь, всех видишь насквозь.
МАКСИМ /задетый/. Да, вижу! Куда же я уйду от своей профессии? Вижу, почему ты в десятый раз не можешь поступить в свой вшивый театральный — зажим! Испуг! Душа твоя сдавлена, несвободна, она все время что-то боится…
ЮЛЯ /обиженно перебивает/. Да, а ты у нас такой бесстрашный!
МАКСИМ /торопливо, боясь сбиться со своей мысли/. Понимаешь, любой человек, хочет он того или не хочет, следует тому сценарию жизни, который в него заложили его родители, в твоем случае — мать. Она, тоже, наверное, боялась жизни, жила фантазиями…
ЮЛЯ /вспыхнув/. И что — я тоже, как и она, кончу самоубийством?!
МАКСИМ /не обращая внимания на ее слова/. … и оставила тебе в наследство свое грёзовое состояние души, эти камины, рояли, печали! Не зная того, влила яд в твою душу, от которого сама же, наверняка, и погибла!
ЮЛЯ /возмущенно/. «Грёзовое состояние»?! А как, по-твоему, становятся актерами — без мечты об этом?
МАКСИМ. Греза — это не мечта, греза — это сон наяву! Когда ты, например, моешь полы в нашем Доме ветеранов, а в это время себя видишь в Доме кино, как подходит к тебе какой-нибудь там режиссер – и приглашает на главную роль!.. Что, у тебя не так?
Смотрит на Юлю — у нее такое выражение лица, словно ее поймали с поличным.
Он тяжело вздыхает.
МАКСИМ /с горечью/. Так!… Заодно он у тебя и принц… А реальность жизни такова, что подобные встречи, если они и случаются, в твоем возрасте кончаются постелью и только. Твой поезд ушел!
ЮЛЯ /в отчаянии/. Ты меня — спасать пришел или убивать?
МАКСИМ. Спасает только правда. Я хочу, чтоб ты знала правду… О себе и о жизни.
ЮЛЯ. А я не хочу!
МАКСИМ. Твоя мать /показывает на записку/, наверное, тоже не хотела! /Направляется к двери./
ЮЛЯ /вслед ему/. А в тебя какой сценарий заложен? Твой отец — «ходок», и ты — тоже? Ходишь в гости?
МАКСИМ /вспыхнув/. Хожу! А что — нельзя? /Выходит из комнаты./
Юля стоит неподвижно, прислушиваясь, что делается в коридоре. Слышится осторожное щелканье замка, скрип двери… Юля порывисто, как бы защищая мать, берет записку с репродукцией Блаженной Ксении, прижимает ее к груди, задувает свечи и выходит в коридор.

ПРИХОЖАЯ. ЛЕСТНИЧНАЯ ПЛОЩАДКА.
Максим, о чем-то задумавшись, стоит у открытых дверей.
Увидев его, Юля сильно вздрагивает.
МАКСИМ /скороговоркой и мрачно/. Я вспомнил! Есть даже такой сценарий судьбы, так и называется: «Спящая красавица». Он описан у Берна, знаменитого психотерапевта. /Чувствует, что говорит бестактное, но не может остановиться./ Кажется, это фригидная женщина в поисках мужчины, который бы смог удовлетворить ее…
Юля, все так же держа открытку у груди, быстрыми легкими шагами приближается к нему и, ни слова не говоря, резко распахивает перед ним дверь настежь. Он безропотно выходит на лестничную площадку. Там по-прежнему мерцает, то вспыхивая, то погасая, лампа дневного освещения. Юля выходит вслед за Максимом на площадку, точно хочет удостовериться, ушел ли он совсем или нет. Он входит в распахнувшуюся дверь лифта и исчезает. Глаза Юли наполняются слезами. Она медленно переводит взгляд на другую дверь — лестничного балкона — и медленно, как во сне, открывает ее и выходит под ночное небо.

ДВОР ЮЛИНОГО ДОМА. НОЧЬ.
Из подъезда выходит Максим. Лицо его выражает душевную боль. Увидев в тени деревьев знакомую «БМВ», он удивленно останавливается. Ира приветливо машет ему рукой из машины и, лихо развернувшись, останавливается у тротуара рядом. Максим, не понимая, смотрит на Иру. Она выходит из машины и, быстро обойдя ее, открывает перед ним дверцу.
МАКСИМ. Мне даже в голову не могло придти, что вы меня будете столько ждать!
ИРА. А мне в голову не могло придти, что я могу уехать!

ЛЕСТНИЧНЫЙ БАЛКОН 12-го ЭТАЖА.
Сверху Юля прекрасно видит Иру и Максима. Они о чем-то говорят, Ира кладет ему на грудь руку, как бы успокаивая его. Наконец, Максим садится в машину. Ира захлопывает за ним дверцу, обходит машину и садится за руль. «БМВ» уезжает.
Юля какое-то время смотрит им вслед. Машинально открывает балконную дверь, чтобы вернуться домой и видит, как дверь ее квартиры под воздействием нового потока воздуха медленно приближается к дверному проему. Но вместо того, чтобы быстро закрыть балконную дверь и устранить сквозняк, Юля, словно под воздействием какой-то неведомой ей силы, открывает ее еще шире. Дверь квартиры с шумом захлопывается. Юля бросается к ней, толкает ее — нет, она и вправду захлопнулась на замок! Юля вдруг видит в своей руке репродукцию и какое-то время стоит словно в столбняке и смотрит на изображение Ксении Блаженной…

САЛОН «БМВ».
МАКСИМ /он находится еще под впечатлением разговора с Юлей и с трудом переключается на Иру/. Пожалуйста, только до метро.
Ира молча проскальзывает мимо станции метрополитена.
МАКСИМ /хмуро/. Это сугубо ваша инициатива, так что пеняйте на себя. /У него очень расстроенный вид./ И никакой беседы у нас с вами не получится, вы уж простите!
ИРА. Ничего страшного. Я довезу вас до дома, вы такой измученный. Что, психотерапевтический сеанс не удался?
МАКСИМ. Ничего, главное — все ваши розы пристроены. /Переводит разговор в другое русло/. Вы вот спрашивали у меня про мою болевую точку… Так вот, я ее сегодня обнаружил: я изо всех сил корчу человека, который все видит, все может, все понимает. Такой спаситель рода человеческого. Супермен.
ИРА /лукаво/. Да, я заметила! Но в основном, это у вас направлено на спасение женского пола?
МАКСИМ /озадаченно/. Неужели?
ИРА. Ну вспомните свой последний подвиг!
МАКСИМ. Последний?… Ну вот старая балерина пожелала цветов — и через час они у нее лежали на коленях. А мне об этом не надо было заботиться. Это как бы для меня нормально, как бы само собой разумеющееся!
ИРА. И я, получается, возникла в вашей жизни, как бы само собой разумеющееся, из вашей потребности в цветах?!?
МАКСИМ /смеется/. Уж так получается!
ИРА /тоже смеется/. Ну, если вы так откровенно, то я вам тоже откроюсь относительно роз…
МАКСИМ /изображая ужас/. Что?!? Они были предназначены не мне?
ИРА /уже задыхаясь от смеха/. Вы психолог — моему деду! Это розы из его сада, он сам их вырастил, я думала, ему будет приятно, а он мне швырнул их в лицо!
МАКСИМ. И тогда вы решили осчастливить ими врача. Так, с вами тоже все ясно! /Выглядывает в окно./ Вот мой дом, крайний подъезд.
Машина тормозит. Ира все не может утихнуть от смеха.
ИРА. Знаете, так хочется хоть с кем-то быть до конца правдивым и искренним, надоели ложь, лицемерие… любая игра. Все притворяются, все с какими-то заходами…
МАКСИМ /задумчиво/. Очень трудно — говорить человеку правду в глаза.
ИРА. Зато интересно! Давайте попробуем!
МАКСИМ. Уже пробовали до нас. Ничего из этого хорошего не получалось.
ИРА. А у нас получится!
Максим, взглянув на ее горящие азартом глаза, смеется. Потом открывает дверцу машины и смотрит вверх на окна дома.
На втором этаже видно большое незашторенное окно, изнутри ярко освещенное хрустальной люстрой. В нем не спеша двигается стройный силуэт женщины.
МАКСИМ /весело/. В таком случае, может, зайдете ко мне поужинать? Познакомлю вас со своей мамой, сегодня редкий случай, когда она у меня в гостях, она живет в провинции и завтра уезжает.
ИРА /после паузы, лукаво/. Если вы хотите знать мою правду, то я почему-то не люблю знакомиться с мамами.
МАКСИМ. Ну, тогда до свидания! /Выходит из машины и, наклонившись к Ире, договаривает./ Мне чуточку жаль, если вы хотите узнать и мою правду. Ну, что поделаешь? /Разводит руками./ Уговор дороже денег! /И они оба весело смеются./

ПАРК ДОМА ВЕТЕРАНОВ СЦЕНЫ. НОЧЬ.
Парк рассекается широкой, плохо оформленной аллей. Она слабо освещена старомодными фонарями на покривившихся столбах. По аллее, словно привидение, скользит белая воздушная фигурка — это Юля в своем длинном платье торопится к зданию пансионата.

КВАРТИРА МАКСИМА. СВЕТ ТОРШЕРА.
Максим, не сняв плащ и не включив верхний свет, шарит рукой по книжным полкам.
Наконец, находит то, что нужно. Эрик Берн. «ЛЮДИ, КОТОРЫЕ ИГРАЮТ В ИГРЫ». /ПСИХОЛОГИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ СУДЬБЫ./ Открывает книгу, быстро просматривает оглавление, находит главу: «ИСТОРИЯ СПЯЩЕЙ КРАСАВИЦЫ».
Из коридора появляется миловидная женщина в кимоно. Ей за сорок, у нее неторопливые, плавные и осторожные движения. Это мать Максима, Нонна.
НОННА. И сразу за книжки! Даже плащ не снял… А у меня для тебя подарочек на прощанье! /Кладет перед ним дорогую записную книжку в черном деревянном переплете с палехской росписью./ Здесь наш новый адрес, подробный план и все ориентиры. Найти совсем нетрудно. Пойдем, настоящие пельмени поешь хоть раз!
МАКСИМ /раскрывает подарок и рассматривает план, сделанный в стиле тонкого, японского рисунка с миниатюрными деталями: церковь, домик, речка, деревья./ Как мне нравятся твои рисуночки! Спасибо! /Снимает на ходу плащ, идет за ней./ Билет тебе купил, вот, лекарство достал, смену на работе поменял, провожу тебя завтра сам!

КОМНАТА ГАЛИНЫ СЕРГЕЕВНЫ. СВЕТ НАСТОЛЬНОЙ ЛАМПЫ.
ГОЛОС ЮЛИ /доносится из темноты, шепотом/. Галина Сергеевна!
Та лежит уже в постели, читает, услышав зов, опускает книгу и пристально смотрит в окно. При виде возникшей в балконном проеме Юли в бальном платье, громко ахает.
ЮЛЯ. Не пугайтесь! /Перелезает через перила балкона./ Вы меня вдохновили — своей потрясающей игрой… /Путаясь в длинных юбках и тюлевом занавесе, ныряет в комнату./ Спасибо, что вы были! И что вы есть! /Целует ее./ Как вы танцуете, если б вы знали! Мне сразу захотелось быть свободной, раскрепощенной… /Ловит взгляд Галины Сергеевны, как она изумленно рассматривает ее платье./ Это вышло случайно! /Кружится, показывая платье./ Дверь захлопнулась! Раз, и я бомж! А я и рада! У меня план возник – потрясающий! Вы мне предлагали деньги на туфли, я их беру…
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА. Тебе сколько? Могу и больше. /Достает из тумбочки сделанный из бисера старый ридикюль, вытаскивает деньги, протягивает Юле./ Ты как будто родилась для такой одежды!
ЮЛЯ /принимая деньги/. В психушку не заберут? /Смеется. Она несколько возбуждена. / Буду бороться с зажимами. И трын-трава мне тогда будут все экзамены, правильно?.. Спасибо! /Не знает, куда пристроить деньги и открытку с Блаженной./
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА /высыпает содержимое сумочки перед собой на одеяло и, пустую, протягивает ее Юле./ Дарю! Она очень подходит к твоему платью. Идеально!
Потом она шарит рукой в небольшом комоде, который предусмотрительно придвинут к кровати, и из ящика достает что-то белое, вязаное, пушистое. Кидает Юле.
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА. Кофта, ей сто лет, но мне кажется… Надень!
ЮЛЯ /стоит, прижимая к груди кофту и сумочку. В сладком ужасе./ Нет, я не могу такое принять, ни за что!.. Ладно, так и быть!
В предвкушении нового преображения набрасывает кофту на себя, та по моде длинная, капюшон красиво ниспадает на плечи. Сумочка тоже элегантно висит на руке. Юля медленно, изнемогая от блаженства, проходит мимо Галины Сергеевны по комнате, слегка пародируя героинь эпохи Тургенева и Достоевского.
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА /удовлетворенно разглядывая девушку/. Ну так, я думаю, в психушку не заберут, подумают: новая мода.
ЮЛЯ /признательно/. Свою первую роль я посвящу вам! /Пламенно целует старую женщину./ Мне надо бежать, еще билеты…
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА /спохватившись/. Да постой! Я же ничего не поняла, куда ты, что за план? Максим у тебя был?
Юля на секунду замирает у балконной двери. Внимательно смотрит на Галину Сергеевну, видит букет роз в вазе, точно таких же, как та, единственная, которую ей принес Максим. Снова переводит взгляд на Галину Сергеевну.
ЮЛЯ /после паузы/. Вы тоже умеете держать паузу!
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА /невинно/. Паузу?
ЮЛЯ. Вы его подослали, да?… Был. И сплыл. Мы поссорились! /Вздыхает./ Конечно, из-за моего «темного прошлого», хоть язык себе отрезай! Теперь я ему интересна лишь как пациентка, дочь матери-самоубийцы… /Опять смотрит на розы./ Как и обещал вам, да?! /Глаза ее теплеют./ Какой милый! А вы – мне! /Трогает приколотую розу./
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА. Юля, он любит тебя! Или полюбит, я уверена!
ЮЛЯ /веселея/. Ладно, скажите, пусть готовит свадебную карету, через неделю… /Уже с балкона./ А пока я еду, мадам, в Санкт-Петербург с секретной миссией!
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА / вдогонку/. В какой Санкт-Петербург, ты с ума сошла!
ГОЛОС ЮЛИ /из парка/. Все под контролем, Галина Сергеевна, не волнуйтесь!

КОМНАТА МАКСИМА В ЕГО КВАРТИРЕ. НОЧЬ. СВЕТ ТОРШЕРА.
Максим лежит в постели с книгой Берна и подчеркивает в ней карандашом: «В этой сказочной истории всё очень симптоматично… «Рассерженная волшебница сказала, что девушка уколет палец вязальной спицей и упадет замертво. Другая предсказала: «она будет спать сто лет». Когда ей минуло пятнадцать, она уколола палец и мгновенно уснула»…»
В сознании Максима мелькают кадры из виденного сегодня фильма: сцена засыпания…
Он вскидывает голову и задумывается…
ПЛОЩАДКА У ПЛАТФОРМЫ ЛЕНИНГРАДСКОГО ВОКЗАЛА. НОЧЬ.
Не обращая внимания на кутерьму вокруг, подвыпивший пожилой кавказец фотографируется, обнимая за плечи картонных вождей. Но это ему не нравится. Вдруг он видит торопливо идущую мимо Юлю. В руке у нее зажат железнодорожный билет.
КАВКАЗЕЦ. Дарагая дэвушка! Очень прашу! Сфатаграфируэмся на память, чтобы войны нэ было! Насилия нэ было! Чтобы любов была! Такой наш рэфэрэндум, согласна?!
ЮЛЯ /преодолевая испуг/. У меня поезд!
КАВКАЗЕЦ. Бэз такой красивой артистки поезд никуда нэ уедет!
Чуть обомлев от его слов, Юля послушно поворачивается к фотографу, кавказец галантно берет ее под руку, и они дружно улыбаются в объектив ослепительными голливудскими улыбками. Вспомнив, Юля улыбается победоносно. Мигает фотовспышка.
КАВКАЗЕЦ /вдохновенно/. И адин поцелуй, слушай, такая бы вышла фатаграфия — бэтээры бы – все! — заглохли! Боевики «мухи» свои бы – всэ! — в зэмлю зарыли! Прэзиденты бы – всэ! — в атставку мгнавэнна ушли!.. Адин поцелуй!
Юля, смеясь, чмокает его в щеку. Снова вспышка. И Юля опрометью бросается в сторону поезда. Кавказец хватает из своего багажа огромную дыню в плетеной соломенной сетке, догоняет Юлю и заставляет ее взять эту дыню, почти насильно.

КОМНАТА МАКСИМА.
«Если Спящая Красавица, — ведет карандаш по строчкам, — соглашается не на принца, а на макинтоша из зеленой лавки, она будет чувствовать себя обманутой… И она никогда не будет терять из виду других мужчин: а вдруг появится тот самый, ее долгожданный принц?…» Карандаш еще раз подчеркивает первое «Если» и замирает…
Максим думает о чем-то, потом протягивает руку к телефону и придвигает его к себе. Раскрывает записную книжку… Набирает номер…

КВАРТИРА ЮЛИ. ПРИХОЖАЯ.
В ее пустой квартире, в слабо освещенном коридоре, несколько раз коротко звенит телефон… От сквозняка шевелится, как живая, фотография с рисунком дамы в пышном платье на балконе, которую Юля нашла под шкафом…

ЛЕС. ЛЕТНЯЯ НОЧЬ. ЛУННЫЙ БЛЕСК СТАЛЬНЫХ РЕЛЬСОВ.
С ревом мчится поезд, устремляя едущих в нем людей к таинственной цели, подчас сокрытой даже от них самых…

ПАРК. ЛЕТО. ДЕНЬ.
Юлина мама в белом длинном платье кружится одна среди темных деревьев — долго, долго, в тишине — сначала далеко, а потом все ближе, все ближе, по дуге к камере…
Совсем близко останавливается и, протягивая руки куда-то вниз, как бы зовет ими кого-то к себе: «Ну иди, иди ко мне, иди!»

ПОЕЗД. ОБЩИЙ СИДЯЧИЙ ВАГОН. РАННЕЕ УТРО.
Юля резко открывает глаза: опять этот сон! И странный, и какой-то сладкий… Вокруг все еще спят, неудобно запрокинув на спинки головы, кто набок, кто вниз. Мимо, в окне, с грохотом, проносятся незнакомые и чужие места. Юля достает из сумочки снимок с рисунком Блаженной Ксении, долго смотрит на этот скучный лик…
Появляется титр: «День второй»

ЧАСОВНЯ БЛАЖЕННОЙ КСЕНИИ НА СМОЛЕНСКОМ КЛАДБИЩЕ. УТРО.
Тот же лик, что и на репродукции — но, теперь иконописный, цветной, строгий…
ГОЛОС ЮЛИ /тихо, на фоне иконы/. Святая Ксения, сделай так, чтоб я поступила. Пусть я буду несчастна, пусть никогда не выйду замуж, пусть у меня не будет детей, но — пусть я буду актрисой…
Часовня переполнена, Юля стоит, стиснутая толпой перед иконой Ксении.
ГОЛОС ЮЛИ /продолжает молитву/. …Я так много чувствую, я так хочу обо всем рассказать, как живет человек, как он страдает, как любит, как хочет жить, как ему хочется красоты…
Медленно двигается Юля вслед за очередью к мраморной раке. Вдруг она видит в руках у многих женщин маленькие сложенные бумажки. Вот и сзади нее пожилая женщина что-то быстро пишет карандашом. Юля заглядывает к ней под руку — женщина, поймав умоляющий взгляд Юли, понимает ее без слов, отрывает ей клочок бумаги от своего листа и передает карандаш. Юля быстро пишет: «СВЯТАЯ КСЕНИЯ, ПОМОГИ МНЕ СТАТЬ АКТРИСОЙ. УМОЛЯЮ. ЮЛЯ.» Сворачивает записку в кулачок, возвращает карандаш и опять устремляется вся к иконе.
ГОЛОС ЮЛИ. Ты помогаешь сиротам, а я сирота, моя мама покончила самоубийством, и мне очень страшно за нее, потому что все говорят, что те, кто это сделал — попадают в ад. Если честно, святая Ксения, то я не очень-то верю ни в рай, ни в ад, ни в святых, ни в молитвы, но а вдруг жизнь за гробом есть, и что тогда мне делать? Я совсем не готова к ней. Я всего так боюсь, и жизни здесь, и жизни там. Помоги мне! Сделай так, чтобы после смерти я встретилась с мамой где-нибудь в хорошем месте. И еще с папой. И с Максимом. И с Галиной Сергеевной. А здесь, при жизни, дай мне прожить жизнь в кино…
Юля благоговейно опускает свою записку с молитвой в цветы, где лежат грудками и другие свернутые бумажки. А потом, как и все, наклонившись, прикладывается губами к мраморной раке, над которой висит гирлянда больших и малых лампад. Когда она, выпрямившись, поворачивается от раки к священнику, чтобы он, как и всем, помазал ей лоб маслом из лампады Блаженной, первое, что она видит, повернувшись — огромную, страшную, нацеленную прямо в ее лицо черноту объектива. Ее СНИМАЛИ. Этот холодный блеск бесконечного, черного, круглого, как колодец, провала, в котором можно было разглядеть то расширяющуюся, то сужающуюся, жадно заглатывающую Юлино лицо диафрагму, являет ей чудо столь быстрое и неожиданное, что она замирает в оцепенении.
Священник, подняв кисточку для помазывания, ждет ее. Юлю подталкивают к нему.
ИЕРЕЙ. Молитвами Блаженной Ксении спаси нас!/Крестообразно мажет лоб Юли./
Вот мы видим ее уже в черно-белом изображений видеокамеры — глазами снимающего: идет в потоке, взгляд ее, ошарашенный, испуганный… Толпа выносит ее из часовенки. Мелькнув, фигура ее исчезает там, за дверьми, среди людей, на дорожках кладбища…
Потеряв ее из поля зрения, тот, кто снимает /мы так и не видим его/ панорамирует на как бы глядящий ей вслед лик Блаженной. Теперь образ святой снова, как и в первый раз на рисунке, предстает перед нами в черно-белом изображении… От этого повтора ли, или от самого плавающего, дергающегося от толчков /съемка с рук/ черно-белого томительно долгого кадра веет какой-то особой загадочной реальностью. Камера скользит куда-то вниз, к горке записок в цветах, мелькает чья-то рука, загребающая часть записок в горсть, и камера утыкается в пол… Но даже и этот небрежный, немотивированный финал – эти ноги, эти затоптанные плитки пола – всё это лишь подчеркивает какую-то почти мистериальную значительность этого плана…

СМОЛЕНСКОЕ КЛАДБИЩЕ. ДЕНЬ.
Юля идет в потоке людей из часовни, она все еще под впечатлением явленного ей «чуда», идет, боясь оглянуться и увидеть догоняющего ее человека с камерой. Пройдя какое-то расстояние, все-таки останавливается и, делая вид, что разглядывает фотографию на могильном памятнике, поднимается на ступеньку к ограде памятника и, постояв немного, осторожно поворачивает голову к часовне. Но среди тех, кто идет по дорожке, нет ни камеры, ни человека, который бы кого-то искал ли, кого-то догонял…
Постояв еще немного, Юля поворачивается и направляется к ограде кладбища… Довольно долго идет вдоль кустов шиповника, которыми обросла ограда. Останавливается около самого высокого и густого куста, опасливо оглядывается вокруг, нет ли рядом кого, и ныряет в кусты. Какое-то время, подняв высоко платье, чтобы не запачкать его, ползет на четвереньках по траве и, наконец, у самой ограды, в аккуратной ложбинке, обнаруживает свою дыню, заблаговременно здесь припрятанную.

У ВОРОТ СМОЛЕНСКОГО КЛАДБИЩА. ДЕНЬ.
К старенькому побитому «Москвичу», со стороны часовни подходит мужчина, одетый в ковбойку и линялые джинсы, в руках у него видеокамера. На вид ему не больше сорока, но если внимательно приглядеться, то ему под 50, молодят золотистые волосы, чуть вьющиеся, красивое лицо, сохранившее выражение доброго, несколько избалованного, усталого юноши. Это Илья. Он открывает машину, прячет камеру в ящик, стоящий внизу у заднего сиденья, туда же засовывает какие-то книжечки, иконки и свернутые бумажки. Достает бутылку с минеральной водой, жадно делает несколько глотков, но вода кончается. Он в досаде забрасывает бутылку на заднее сидение и озабоченно оглядывается, где бы раздобыть влаги. И видит Юлю. Она как раз выныривает из кустов с дыней в руках.
ИЛЬЯ /кричит ей/. Сударыня, а может, там есть дынька и для меня? Они что, здесь растут под кустами, как грибы?
Юля смущенно смеется, показывая свое сожаление, что, увы…
ИЛЬЯ. А то, может, продадите мне часть вашего урожая, умираю от жажды.
ЮЛЯ /подходит к нему и протягивает дыню/. Да берите, что вы, мне самой подарили!
Илья озадачен ее искренним порывом, таким неожиданным для него, а она, не дождавшись, пока он возьмет дыню, кладет ее на капот машины и, повернувшись, быстро идет прочь.
ИЛЬЯ /вслед, строго/. Сударыня, минутку!
Юля невольно приостанавливается, вопросительно оглядывается на него.
ИЛЬЯ. Минутку. Меня мучила жажда, а теперь вы хотите, чтобы меня мучила совесть, да? Что тяжелее, по-вашему, а? Давайте, облегчите мою участь… /Достает из кармана складной нож и разрезает дыню./
Юля неуверенными шагами возвращается к машине.
Он уже успевает отрезать кусок и протягивает его ей навстречу.
ИЛЬЯ. Дыня шикарная. /Вручает с улыбкой./ Уж не знаю, я ли вам, вы ли мне — но в любом случае, от чистого сердца, да? Присядем? Садится на заднее сидение машины, как на скамейку, оставляя ноги наружу. Юля осторожно следует его примеру, садится рядом на переднее сиденье, их разделяет открытая дверца машины, но стекло в ней опущено, так что это не затрудняет общение.
ИЛЬЯ. Почти месяц на колесах. Из Москвы сюда, потом здесь по городу… Жара такая…
ЮЛЯ /радостно/. Я тоже из Москвы! Сегодня приехала.
ИЛЬЯ. Одна?
ЮЛЯ. Одна.
ИЛЬЯ. Все ясно. Тайное паломничество к могиле Ксении. Слезная молитва, чтобы святая помогла, да?
ЮЛЯ /испуганно/. Откуда вы знаете?
ИЛЬЯ /многозначительно/. Знаю, я все знаю… /Протягивает через окошечко новый кусок дыни и целлофановый пакет для корок. Юля пытается отказаться./ Надо же доесть, теперь мы уже повязаны этой дыней. Пока не одолеем. Тем более, что у меня сегодня именины. /Протягивает ей через окошечко руку./ Илья. Увы, не пророк, чей день сегодня. Просто, грешный Илья. А вас как зовут, раба Божия?
ЮЛЯ /тоже протягивая ему руку/. А меня — Юлия! /Оба смеются./
ИЛЬЯ. Вот еще подарок на именины: Илье посылают Юлию с дыней, когда он умирает от жажды. Красиво! А у вас когда именины?
ЮЛЯ /огорченно/. Не знаю.
ИЛЬЯ. Как же так можно жить? Это надо сейчас же исправить! /Откидывается назад, где в ногах стоит ящик, извлекает из него православный календарь, листает./ Вы знаете, что вы не Юлия, а Иулия? Вот мученица Иулия-дева… /Потрясенно./ Слушайте, четыре дня назад! Надо же!… Вот что, Иулия, должен и я вам хоть какой-то подарок сделать, а? Давайте хоть куда-нибудь довезу, что ли… /Пересаживается за руль, через Юлю сам закрывает ее дверцу./ Ну, приказывайте?
ЮЛЯ /бросая прощальный взгляд в сторону часовни, откуда так и не появился человек, снимавшей ее на видеокамеру./ До Московского вокзала можете довезти?
ИЛЬЯ. Иулия-дева, об чем вопрос!

МОСКВА. ЦЕНТРАЛЬНЫЙ УНИВЕРМАГ. ДЕНЬ.
Народу в магазине немного. Тихо, спокойно, немного жарко от солнца, пронизывающего все здание через огромные окна. Максим и Нонна в кафетерии, стоя за высоким столиком, доедают пирожки. У ног Максима целлофановые пакеты, набитые покупками. Нонна выглядит очень элегантно в дорожном костюме, на голове у нее маленькая легкая шляпка, и весь вид довольный и возбужденный.
МАКСИМ. Ну что, ма? Деньги, надеюсь, у тебя кончились? Сейчас домой, да? А то на поезд опоздаем!
НОННА. У нас еще уйма времени! Сейчас как раз и начнется самое интересное! Будем все рассматривать бескорыстно, только в плане эстетического интереса.
Направляется к отделу женского платья.
МАКСИМ /жалобно, как ребенок/. Так бесцельно прожигать время! /Подхватывает пакеты и плетется за ней./
НОННА /капризно/. Почему бесцельно? Ты жертвуешь собой во имя любимой матери — нет ничего более благородного, а я… я… Мне очень интересны американские лекала! Как-никак я художник по костюмам, забыл?
Подходит к шеренге платьев, быстро выбирает одно и идет с ним в примерочную.
НОННА /Максиму/. Я буду только прикидывать, а ты мне носи — все подряд, 48 размер.
Максим с глубоким вздохом складывает пакеты в кабинке у зеркала и идет к платьям. Снимает одно. Показывает матери — та кивает головой. Продавщица невольно присматривается к странной паре: Максим явно вызывает в ней сочувствие, Нонна – предубеждение. Максим тоже замечает внимание к ним продавщицы, она молоденькая и хорошенькая. Он смешно изображает ей мимикой, незаметно от матери, как непривычно ему обслуживать женщину, и продавщица тут же кидается ему на помощь. Теперь она снимает с вешалки платья, а Максим только носит их матери.
НОННА /возвращая ему одно из платьев/. Нет, все-таки это не Европа!
Берет у Максима новое. Опять прикладывает к себе. Максим, томясь, оглядывается, видит мужчину с маленьким мальчиком. Мужчина выбирает у вешалки женские блузки и показывает их мальчику. Тот с важным видом рассматривает их, потом морщится, отрицательно мотает головой, и мужчина послушно снимает с вешалки другую и опять показывает мальчику. Видимо, они выбирают подарок маме.
МАКСИМ /Нонне. Словно бросаясь в холодную воду/. Мам, я давно хотел у тебя спросить про моего отца. Ты мне бы хоть что-нибудь рассказала о нем… /Видит в зеркале, как меняется лицо Нонны./ Я некстати?
НОННА /слабо улыбается/. Я считаю, что всегда все кстати… Ты его видел один раз, но вряд ли помнишь, тебе было шесть лет.
МАКСИМ /поспешно/. Помню! Я все время выигрывал у него в солдатики.
НОННА. Какие солдатики?
МАКСИМ /после паузы, тоном признания/. Мам, мне дед сказал, что тот твой «жених» был мой отец.
НОННА /пораженная/. Ты знал?
Максим забирает у матери примерянные платья и идет с ними к вешалке. Продавщица встречает его там уже с новой партией — подбадривающе улыбается ему, мол, терпи. Максим отвечает ей признательной улыбкой.
Нонна следит за ним в зеркале, лицо у нее теперь обреченное и потухшее. Ловит взгляд продавщицы на себе, осуждающий, даже презирающий.
НОННА /забирая у Максима платье/. Уж не принимает ли она меня за твою престарелую любовницу? /По инерции продолжает рассматривать себя в зеркале, прикладывая фасон за фасоном./
МАКСИМ /усмехнувшись/. Что я могу поделать — где бы я с тобой ни возник, девушки начинают бешено ревновать меня к тебе… /После паузы./ И он только один раз видел меня? Разве так можно?
НОННА. Понимаешь, он такой человек, если чего он не хочет, или ему не нравится, то он сделает так, что этого как будто нет. Как стирают ластиком карандаш. Стер — и снова белый лист. Так и с тобой, он не хотел ребенка — и когда ты родился, он сказал себе: я его не хотел, поэтому его нет! И ты для него перестал существовать!
МАКСИМ. Так вот почему… /После паузы./ У него своя семья сейчас, да?
НОННА. Нет… Не знаю… Не вздумай его искать! Я тебе даже его фамилию не скажу, а никто про него не знает, кроме меня.
МАКСИМ. Что, даже отчим?
НОННА. Он знает — они дружили тогда. Но он не скажет, я с него слово взяла!.. Господи, что мы здесь делаем?! Идем!
Не досмотрев принесенные платья, она идет к выходу. Максим с кипой платьев тащится вслед — вручает все продавщице.
Та смотрит на него вопросительно, но Максим уже словно не видит ее…

УЛИЦЫ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА. ДЕНЬ.
Илья за рулем машины, казалось, погружен в свои мысли. Задумчиво посматривает на пролетающие мимо дома, иногда неожиданно притормаживая около некоторых, фотографируя и даже отмечая их на плане города. Казалось, он забыл о сидящей рядом Юле, которая с интересом наблюдает за его манипуляциями.
ИЛЬЯ /задумчиво/. Да, вот мимо этого дома она наверняка проходила. И не раз. И не два… /Отмечает на карте./ Это точно!
ЮЛЯ. Кто?
ИЛЬЯ. Блаженная, кто же? Ксения. В часовне которой мы молились. Быть может, она ночевала на крыльце этого дома или в этой арке. Ты хоть что-то знаешь о ее жизни?
ЮЛЯ /виновато/. Ничего.
«Москвич» резко тормозит и останавливается прямо на середине мостовой.
ИЛЬЯ /придя в себя от изумления/. Как ничего? Кому же ты молилась? /Юля пристыжено молчит./ Придется тебе кое-что рассказать… Вот у нее мог быть такой, например, дом… /Указывает./
На мостовой виден красивый дом в классическом стиле начала 18 века.
ИЛЬЯ. Представь, двести лет назад, экипажи, балы… Ты хоть знаешь, что она была богатая и красивая? Ее отдали замуж совсем юной, по любви. Муж тоже был молодой, но уже полковник, певчий в церковном хоре при царском дворе…
Юля отводит глаза от дома и с интересом слушает Илью.
ИЛЬЯ /продолжает/. Они прожили вместе очень немного в полном счастье — и вдруг как удар грома: он умирает. Ну что бы ты делала на ее месте?… Она была тогда твоей ровесницей! /В упор смотрит на Юлю — та молчит потрясенная./ Ты не замужем? /Юля отрицательно мотает головой./ Она сделала вот что: надела на себя мужнин мундир, объявила, что это Ксения умерла, а сама назвалась именем мужа, Андреем Феодорычем, и, раздав все имение бедным, стала бродяжкой… Со временем у нее появился провидческий дар…
ЮЛЯ /перебивает/. А почему она так сделала — переоделась?
ИЛЬЯ. Это тайна. Одна из версий такая: муж Ксении умер внезапно, без исповеди, без покаяния, без причастия. И она, переодевшись, в его одежду И назвав себя его именем, как бы взяла на себя его грехи, и дальше все делала, чтобы искупить их и спасти душу своего любимого для вечной жизни. Вот так… /Длинная пауза./
«Москвич» потихоньку катится по мостовой, объезжая какой-то храм…
ИЛЬЯ /продолжает/. Мальчишки кидали в нее камнями, но многие в городе боялись ее, и никто не знал, что по ночам она затаскивала кирпичи на леса возводимого храма… Смотри, вот может быть, и этого… /Кивает на проплывающий мимо них храм./ Только по утрам каменщики удивлялись: вроде вчера все кирпичи извели, а сегодня их снова полно… Тебе интересно? /Поворачивается к Юле./
ЮЛЯ. Очень! Продолжайте, пожалуйста!

МОСКВА. ПЛОЩАДЬ ПЕРЕД УНИВЕРМАГОМ. ДЕНЬ.
Нонна и Максим сидят на скамейке, обложенные своими покупками.
Нонна крошками от недоеденного пирожка кормит перед собой голубей…
НОННА. Вспомнила! Вы тогда и, правда, все дни напролет играли в эти солдатики. И ты все время ему проигрывал, нарочно!
МАКСИМ. Но я выигрывал у него, мама! Я даже решил потом, что он из-за этого не захотел на тебе жениться, обиделся на меня!
НОННА. Нет, нет, я все вспомнила! Ты действительно все время его обыгрывал, но усилием воли к концу игры заставлял себя бить мимо, вернее, усилием любви, потому что тебе хотелось иметь отца… /Она зажмуривается, чтобы остановить слезы./ Боже, как я могла допустить…
МАКСИМ. Мама, но ты все выдумываешь!
НОННА /она уже во власти своих воспоминаний/. Он назвал тебя «маленьким принцем», а потом добавил, что от него не мог родиться такой прекрасный ребенок, и что я лгу: он — не твой отец! Второй раз отказался от тебя! /Тяжело вздыхает./ Тогда начиналась моя болезнь, и он искал повод бросить меня.
МАКСИМ /подумав/. А когда ты его видела последний раз?
НОННА /вспыхнув/. Какое это имеет значение? Он умер для нас с тобой! /После паузы, с отчаянием./ Ты хочешь с ним встретиться, зачем?
МАКСИМ /добродушно/. Мифология требует, Фрейд.
НОННА. Я уверена, он откажется от тебя и третий раз.
МАКСИМ. Как знать… Все мы меняемся.
НОННА /насмешливо, но с любовью/. Ведь по Фрейду у сына должно быть подсознательное желание убить отца? А у тебя наоборот, да? Спасти его душу? /Морщась от боли, дотрагивается до головы./
МАКСИМ /заметив этот жест./ Ладно, ма! /Смотрит на часы./ Пойдем, уже пора. /Оглядывается на проходящую мимо девушку./
НОННА /тоже встает/. У тебя все будет по-другому, потому что ты — другой. У тебя есть сердце. /Замечает, каким взглядом Максим провожает девушку./ Как я завидую твоей жене, как завидую!
МАКСИМ. Говорят, жен выбирают похожих на матерей. Так что я сам себе завидую.
Они идут по направлению к метро.
НОННА /с трудом сдерживая слезы/. Нет, я плохая. Оставила тебя без отца. Если бы я знала, к чему приводит эта «свободная» любовь. Дети должны рождаться только после Божьего благословения. Законный брак, венчание, только тогда… Но нас никто ничему такому не учил! Хотя… что тут оправдываться! Нагрешила, и нет мне прощенья!
МАКСИМ /берет ее под руку и крепче прижимает к себе./ Но ты ведь его любила? Как я понял, вы и после моего рождения долго были вместе?
НОННА. Да, семь лет. /Молчит, обдумывая ответ./ Ты уже взрослый, поймешь: это чувство, которое делает тебя слепым, это не любовь. Когда он меня бросил, больную, я прозрела…

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. МОСКОВСКИЙ ВОКЗАЛ. СУМЕРКИ.
«Москвич» останавливается у центрального входа, недалеко от телеграфа.
ИЛЬЯ /подытоживая, Юле/. Вот так, раба Божия Иулия! Чтоб знали, кому приехали поклониться.
ЮЛЯ /тихо, она под впечатлением от рассказа/. Спасибо.
ИЛЬЯ. Нет, я вам на память еще кое-что должен.
Он, обернувшись, приподнимает крышку ящика, стоящего внизу, у заднего сиденья. Юля невольно оборачивается и видит в щель между креслами, там, под крышкой… видеокамеру. И испуганно отворачивается к ветровому окну. Илья ничего не замечает.
ИЛЬЯ /улыбаясь, протягивает книжечку/. Дарю на твоя именины, Иулия, дева-мученица. Это житие Блаженной Ксении.
ЮЛЯ /тихо, ее лицо совсем бледное/. Подпишите, пожалуйста.
ИЛЬЯ /спохватывается/. Да! Конечно! /Достает ручку, пишет./ Потом протягивает книжку раскрытой.
Юля читает: «ПО ВЕРЕ ВАШЕЙ БУДЕТ ВАМ! РАБЕ БОЖЬЕЙ ИУЛИИ ОТ РАБА БОЖЬЕГО ИЛИИ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ, 2УШ,2000»
ЮЛЯ /тихо/. Спасибо. /Продолжает сидеть в машине, словно оцепенев/
ИЛЬЯ /протягивая ей руку/. Приятно было познакомиться.
ЮЛЯ /еле слышно/. Мне тоже. /Поспешно и неуклюже выбирается из машины./ До свидания.
ИЛЬЯ /окинув ее с ног до головы насмешливым, но незаметным взглядом/. Слушайте, вы мне кого-то явно напоминаете — кого? Взгляд виноватый, пластика такая неуклюжая, но мягкая… И это платье… Только честно, Юля, вы сбежали с бала, да? Ну, не из нервной же клиники, а? Сознайтесь, я никому не скажу, вы — Золушка? /Наслаждается ее смущенным грустным смехом./ Бедный принц, он, должно быть, совсем сбился с ног! Как его зовут?
ЮЛЯ /потупившись/. Максим.
ИЛЬЯ /слегка уязвленный собственной догадливостью/. Хорошее имя. Принц Максим — это максимум принца, учтите!
ЮЛЯ /благодарно/. А я знаю! /Открывает сумочку и пытается засунуть туда подаренную книжку./ Он такой, это точно!
Илья рассматривает Юлю снисходительно-бесцеремонным взглядом: ее наклоненную точеную головку, длинные опущенные золотые ресницы, маленькие, но сильные руки пианистки, которыми она что-то укладывает в своей смешной антикварной сумочке…
ИЛЬЯ /озаряясь неожиданно пришедшей в голову мыслью/. Мое мужское чувство солидарности говорит мне, что я должен помочь вашему жениху! Я должен вас ему доставить, верно?
ЮЛЯ. Как доставить? Не понимаю!
ИЛЬЯ. Лично. В руки. Под расписку сдать. /Юля смотрит на него, не веря своим глазам и ушам./ Решено — едите со мной! Вот только перекусим…
Юля продолжает — стоять в оцепенении, словно еще не понимая его предложения.
ИЛЬЯ /наслаждаясь своей властью/. Садись! Какие могут быть проблемы?
ЮЛЯ /неожиданно спокойно/. Нет, что вы! Спасибо, я сама — поездом.
ИЛЬЯ /уже входя в азарт/. В чем дело? Если ты мне не доверяешь, то вон телеграф: позвони родителям или телеграмму что ли пошли!
ЮЛЯ. Маме?
ИЛЬЯ /предчувствуя победу/. Маме, чтоб не волновалась! /Шутливо./ И укажи мой номер машины — для своего успокоения. А то сейчас маньяков – пруд пруди!

ТЕЛЕГРАФ. ИНТЕРЬЕР.
Юля в смятении стоит у высокого столика с телеграфными бланками, перебирает их, руки у нее почему-то дрожат. На стол падает лепесток от розы Максима, Юля вытаскивает увядший бутон из-за корсажа, кладет его на телеграфный бланк, аккуратно заворачивает в кулечек и бережно опускает в сумочку. Поворачивается к окну.
В окне виден «москвич». Из него выходит Илья — размяться. Взгляды Юли и Ильи встречаются. Он с юмористическим видом пальцем тычет в номер машины, мол, не забыла ли Юля сообщить его в телеграмме. Юля смеется в ответ и знаками отвечает, что не забыла, нет! Быстро берет новый бланк и что-то строчит в нем…

МОСКВА. ЛЕНИНГРАДСКИЙ ВОКЗАЛ. СУМЕРКИ.
Максим провожает мать домой, в ее «провинцию». Она уже в вагоне, окно открыто, она смотрит на сына глазами, полными слез.
НОННА. Как жаль, что ты не можешь поехать сейчас со мной, на новоселье попали бы!
МАКСИМ. Я постараюсь, как можно раньше, может, через неделю. Пока! Привет отчиму, Лильку поцелуй…
НОННА/с болью/. Да что ты все «отчим» да «отчим»?! Он тебя любит больше, чем меня!
МАКСИМ /виновато/. Ну прости, мам. Я думаю, мы с ним еще подружимся. Всему свое время.
НОННА. Приезжай быстрей, у нас там так хорошо… С невестой!
МАКСИМ /удрученно разводит руками/. Где ее взять? /Вдруг оживляется./ А хочешь, приеду сразу с двумя? На выбор!
НОННА /веселеет/. Давай! Только выбор за мной, ладно? Я для тебя выберу!
МАКСИМ /радуясь, что прощание кончается улыбкой/. На том и порешили! Пока! /Поворачивается и быстро идет от поезда./
Мать с нежностью и грустью смотрит ему вслед. Он не выдерживает, поворачивается и машет ей рукой… Поезд трогается…

… Лицо Юли — на цветной фотографии. Она, в своем белом платье, словно на бегу, весело чмокает кавказца в щеку. Снимок вышел живой и удачный и в результате попал на рекламный стенд фотографу, который стоит на том же месте, где вчера он и сделал его. Максим стоит у этого стенда, у этой фотографии, как вкопанный, смотрит и не понимает…

ЛЕСТНИЧНАЯ ПЛОЩАДКА У ДВЕРЕЙ ЮЛИНОЙ КВАРТИРЫ.
По-прежнему мерцает то вспыхивая, то погасая, лампа дневного освещения Максим с озабоченным лицом стоит и тщетно нажимает на кнопку звонка. Один, второй раз — никто ему не отвечает, из лифта выходит мальчик-почтальон с пачкой телеграмм, смотрит на номер квартиры…
МАЛЬЧИК /Максиму/. Никого нет? У меня сюда телеграмма.
МАКСИМ /невозмутимо, сходу/. Это как раз то, что мне нужно. /Бесцеремонно берет телеграмму из рук мальчика и расписывается./
Мальчик уходит. Максим разворачивает телеграмму: «ДОРОГАЯ МАМОЧКА, УЕХАЛА В ПИТЕР. ВЕРНУСЬ ЗАВТРА МАШИНЕ м1034МТ ЛЮБЛЮ ЦЕЛУЮ ЮЛЯ.» Максим в недоумении переворачивает телеграмму: «ЛАРИСЕ ТРОИЦКОЙ» написано над адресом. Он крайне изумлен. Кладет телеграмму в карман куртки, а взамен достает фотографию Юли, на ходу целующей кавказца…

ДОМ ВЕТЕРАНОВ СЦЕНЫ. КОМНАТА ГАЛИНЫ СЕРГЕЕВНЫ. ВЕЧЕР.
За окном начинает крапать дождь. Галина Сергеевна лежит в постели. У нее на одеяле пачка пожелтевших писем, некоторые из них развернуты.
На стуле перед ней Максим.
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА /прочитав телеграмму, испуганно/. Непостижимо! /После паузы./ Она ведь ночью явилась ко мне, очень странно одетая, сказала, что у нее какая-то «секретная миссия» в Петербурге.
МАКСИМ /берет у нее телеграмму/. Что за «миссия» я еще могу предположить, но телеграмма умершей матери — это — сумасшествие!
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА /после паузы/. Да! Она еще такую странную фразу сказала, что интересна для тебя только как пациентка, дочь самоубийцы. Может, она от обиды и взялась разыгрывать роль сумасшедшей. Это как бы вызов тебе, зов, понимаешь?
МАКСИМ. Роль сумасшедшей — перед кем, перед собой? Ведь она этот «зов» на свой адрес послала, я случайно телеграмму получил!
Некоторое время оба молчат, озадаченные.
МАКСИМ. В общем, у меня такой план: у моего приятеля на компьютере есть база данных, узнаю фамилию и адрес владельца машины, так? /Галина Сергеевна одобрительно кивает головой. / Его телефон. И если завтра утром она не приедет, собираю всю возможную информацию от домашних или соседей хозяина машины. /Идет к дверям./ А вы выздоравливайте. Это приказ!
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА. Сам накаркал: к дождю, к дождю!.. Да уж и некогда выздоравливать! /Поднимает конверт с одеяла./ Вот письма мужа перечитываю — надо готовиться к встрече… /Ловит непонимающий взгляд Максима./ Надеюсь, в Царстве Небесном, а не в преисподней. Перечитаю и сожгу. Если что, поможешь?
МАКСИМ /шутливо/. Лучше вы подарите их мне, в качестве наследства. Вдруг вы после смерти фантастически прославитесь, и у меня их купят за большие деньги. Ой, разбогатею!
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА. К сожалению – и увы! Никому они не понадобятся.
МАКСИМ. Понадобятся! Ну хотя бы мне, моим детям и внукам. /Открывает дверь./ Я серьезно. Немедленно пишите дарственную!
ГАЛИНА СЕРГЕЕВНА /чуть повеселев/. Правда? Ты не смеешься? А то напишу! Ну иди, узнавай, и мне все сразу сообщи, ладно?

ЛЕНИНГРАДСКОЕ ШОССЕ. НОЧЬ.
Между темными стенами деревьев под звездным небом проносятся светящиеся глаза целеустремленных машин. Только моторы гудят, да шелестит начинающийся дождь…

САЛОН «МОСКВИЧА».
За рулем Илья. Юля рядом.
ИЛЬЯ. Хочешь спать?
ЮЛЯ. Нет! Я привыкла не спать. Жалко жизнь на сон тратить.
ИЛЬЯ. А у меня, наоборот, только и радость, когда вспомню, что вечером можно лечь и заснуть.
ЮЛЯ /удивленно/. Да? А почему так?
ИЛЬЯ. От жизни, наверное, уже не жду ничего хорошего.
ЮЛЯ /простодушно/. У нас в доме престарелых врач очень хороший, он говорит…
ИЛЬЯ / смеется/. Все, приехали! Молодые девушки записывают меня в «престарелые»! Финиш!
ЮЛЯ /смутившись/. Ой, да нет, просто врач… Он психотерапевт, он и мне говорил…
ИЛЬЯ /не слушая/. Нет, это конец… Вы там работаете? Будете за мной ухаживать? По блату?
ЮЛЯ. Этот врач говорит, что это очень хорошо, когда не ждешь ничего. Н а д о — не ждать, тогда все будет нежданным, нечаянным, каждый день…
ИЛЬЯ /с улыбкой/. Нечаянная радость? Вроде вас? А как зовут этого врача, не Максим?
ЮЛЯ /после паузы/. Максим.
ИЛЬЯ. Попробовал бы этот Максим сам ничего не ждать, вас, например.
ЮЛЯ /безнадежно махнув рукой/. Он не ждет!
ИЛЬЯ /скептически/. Ага!… /После паузы./ Хороший врач, мудрый. Я вас уже ревную к нему. Давай на «ты», а? А то я то «вы», то «ты».
ЮЛЯ /неуверенно/. Давайте.
ИЛЬЯ. Скажи мне: «Ты здорово водишь машину». Чтобы я престарелым себя не чувствовал.
ЮЛЯ /с трудом/. Ты здорово водишь машину.
ИЛЬЯ /просияв/. Правда?… /Она молчит./ Нет, правда, тебе нравится, как я вожу машину? Скажи: «Ты классно водишь машину!»
ЮЛЯ /что-то решив про себя и сразу преобразившись, поворачивается к Илье и говорит восторженно/. О, ты классно водишь машину! /И победоносно улыбается./
ИЛЬЯ /от неожиданности рассмеявшись — так неподражаемо произнесла Юля эту фразу./ У меня, значит, есть некоторые способности?
ЮЛЯ /тоже засмеявшись/. Вообще-то я в этом ничего не понимаю!

МОСКВА. КАБИНЕТ ПСИХОТЕРАПЕВТА. НОЧЬ.
За черным окном шумит дождь. Колеблемые ветром ветки деревьев тревожно постукивают о стекло… Письменный стол освещен настольной лампой. Перед Максимом лежит телеграмма Юли и ее фотография со стенда на вокзале. Раздается телефонный звонок.
МАКСИМ /он ждал этого звонка, в трубку/. Записываю… Сомов… Илья Владленович… /Пишет./ Адрес… так. Телефон… /Пишет./ Да, спасибо. Спокойной ночи. /Кладет трубку, некоторое время рассматривает телефон, потом быстро набирает номер, записанный им на бланке рецепта./
ГОЛОС В ТРУБКЕ. Это автоответчик Ильи Сомова. У вас есть ровно одна минута после сигнала, чтобы передать ему необходимую информацию… /Звучит сигнал./
Максим некоторое время слушает тишину в трубке, словно пытаясь разгадать ее тайну, потом медленно кладет трубку. Смотрит на часы — четверть первого. Дождь за окном становится сильнее, сверкает молния, а потом доносятся отдаленные раскаты грома. Максим снимает белый халат, вешает его на крючок, берет свою сумку. И опять, словно на прощанье глядит в черное окно…

ХОЛЛ ДОМА ВЕТЕРАНОВ. СВЕТ ВЫКЛЮЧЕН. ЗА ОКНАМИ ДОЖДЬ.
Максим сидит у видеомагнитофона в плаще и смотрит на телеэкране записанную им на кассету «СПЯЩУЮ КРАСАВИЦУ». Музыка почти не слышна, и, может быть, поэтому движения балерины кажутся ирреальными, почти мистическими. Или это от того, что мы знаем, кто эта балерина? Или это шум дождя за окном рождает такое чувство? Принц Дезире пробирается сквозь темный и сказочный лес, то и дело тревожно оглядываясь на грозные тряпичные кроны и делая бесшумные пируэты…

ПАРК У ДОМА ВЕТЕРАНОВ. НОЧЬ.
Максим быстро идет под зонтом по дорожке. И вдруг замедляет шаги. Впереди стоит знакомая «БМВ». Она освещена изнутри. За рулем сидит Ира и читает книгу.

САЛОН «БМВ».
Вместо закладки в книге у Иры цветная, открыточного размера современная иконка: какая-то святая в нимбе венца, в зеленом платке, ниспадающем как капюшон и красном покрывале. Белокурый локон выбился из-под платка, лицо молодое, славянское…
Ира, реагируя на приближающиеся шаги Максима, поднимает глаза и в смотровом зеркальце видит его фигуру. Она закрывает книгу и кладет ее у руля. Книга на английском языке. Потом открывает дверцу машины навстречу Максиму. У него удивленное лицо.
МАКСИМ /усаживаясь рядом с Ирой/. Вы так избалуете меня! Привыкну!
ИРА. Ко мне не привыкнете — я об этом позабочусь.
МАКСИМ. Все равно, я у вас в долгу. Завтра я в первую смену, приезжайте сюда к трем, и мы поговорим о ваших проблемах.
ИРА. Завтра? /Капризно./ Так долго ждать — я не усну! А прямо сейчас — к вам в гости? Вы ведь маму проводили?
МАКСИМ /несколько озадаченный, после паузы/. Если честно, то мне сегодня хотелось бы побыть одному, много проблем — надо обдумать.
ИРА /как ребенок дурашливо надувает губки/. Обидели! Меня обидели! /Делается спокойной./ Ну хорошо, завтра, так — завтра. /Включает зажигание — машина плавно едет к воротам парка./
МАКСИМ /почти с нежностью/. Вы же — актриса, да? То ребенок, то «старуха»…
ИРА. …то иногда женщина, очень редко! /Прибавляет скорость./
МАКСИМ. В любом случае — мне с вами чертовски легко!

ЛЕНИНГРАДСКОЕ ШОССЕ. НОЧЬ. СТЕНА ЛИВНЯ.
Юля спит, прислонившись головой к ветровому стеклу. На ее плечах плед, валявшийся раньше на заднем сиденье. Илья время от времени бросает на нее изучающий взгляд. Нежный профиль Юли… какое-то скорбное выражение лица… В коротком свете фар падающая с небес вода… Отдаленные раскаты грома. Илья осторожно поправляет сползающий с плеч Юли плед…

КЛАССНАЯ КОМНАТА В ШКОЛЕ. ЗА ОКНАМИ ДОЖДЬ./СОН ЮЛИ./
Черно-белые кадры. Камера приближается к фигуре учительницы, которая стоит у доски спиной к классу, видимо, собираясь что-то писать на доске.
УЧИТЕЛЬНИЦА /не оборачиваясь/. Юля, почему ты не на своем месте? Немедленно пересядь на последнюю парту!.. /Что-то пишет на доске./ Что я оказала? /3амирает. Очень медленно начинает поворачивать голову к классу, но лицо так и не открывается, только линия щеки становится видна чуть больше и всё./ Немедленно пересядь на последнюю парту!
И тут учительница резко поворачивается, и теперь мы видим, что это — женщина из пролога, мать Юли. Голова у нее повязана серым шерстяным платком, лицо все в капельках пота.
МАТЬ ЮЛИ /с отчаянием/. Ну почему ты такая непослушная, Юленька! Я же прошу, пересядь на последнюю парту!

САЛОН «МОСКВИЧА». НОЧЬ.
Юля вздрагивает, широко открывает глаза, видит незнакомого человека, сидящего рядом — тот с улыбкой поправляет ей плед, рука его касается ее плеча… Глаза Юли полны испуга — она невольно отшатывается. Рука Ильи возвращается на руль.
ИЛЬЯ. В тебе сидит килотонна страха… Тебя сильно обижали в детстве? /Юля молчит./ Сударыня, вы передали номер машины в телеграмме?
ЮЛЯ /тихо/. Да, маме. Может, остановимся?
ИЛЬЯ. Меня же найдут, если я преступник. /После паузы, видя, что слова эти не действуют на Юлю./ А я вовсе не преступник, я довольно известный режиссер кино. /Извлекает из нагрудного кармана куртки удостоверение и протягивает его Юле./
Она медленно берет удостоверение и также медленно открывает его. Читает: «СОМОВ ИЛЬЯ ВЛАДЛЕНОВИЧ, СОЮЗ КИНЕМАТОГРАФИСТОВ РОССИИ». Смотрит на фотографию, сверяет с Ильей.
ИЛЬЯ /забавляясь/. Мне не улыбалось открывать это обстоятельство, потому что вы, сударыня, сразу начнете думать, как бы у меня сняться. Пусть не в главной роли, но…
ЮЛЯ /побледнев/. Не начну! Не беспокойтесь!
ИЛЬЯ /морщась/. Ой, не надо! /Косится на Юлю — та с тоской смотрит в окно./ Ты исключение, да? /Она молча кивает./ Посмотрим…
Долгая пауза, в которой — дождь, дорога, однообразные движения маятников «дворника»…
ЮЛЯ. А что вы сейчас снимаете?
ИЛЬЯ. Пока не снимаю, но запустился… Фильм «БЛАЖЕННАЯ».
ЮЛЯ /догадываясь/. О Ксении Петербуржской?! Так поэтому?..
ИЛЬЯ. Поэтому, поэтому… Ищу натуру, актеров, разминаю материал.
ЮЛЯ. А что такое «разминать материал»? /Беспокойно берется за ручку дверцы./
ИЛЬЯ. Это заново прожить ситуацию, описанную в сценарии, найти им аналоги в современной жизни… Да что с тобой?
ЮЛЯ /вытирая пот со лба/. Не знаю.
ИЛЬЯ. Укачало?
ЮЛЯ /удивляясь себе/. Да нет, все нормально… А кто Ксению будет играть?
ИЛЬЯ. Сейчас у меня на примете есть несколько кандидаток, но буду еще искать, новое лицо, новое имя — это очень интересно. Понимаешь, это будет фильм о юной женщине, которой выпало пережить трагедию смерти любимого. Именно этот период ее жизни, один год, год преображения…
ЮЛЯ. Потрясающе! А я подумала, что будет фильм о старушке-нищенке.
С ревом проносится мимо колонна тяжелых грузовиков.
И снова впереди только вода и дорога…
ЮЛЯ /вцепившись обеими руками в ручку дверцы./ Остановите!

ШОССЕ. НОЧЬ. ЛИВЕНЬ.
Свернув на обочину шоссе, «Москвич» останавливается. Из машины появляется Юля — под вспыхнувшим мужским зонтом. За ней из этой же дверцы высовывается Илья. Юля глубоко вдыхает влажный воздух — и вдруг успокаивается. Стоит, слабо улыбаясь, и оглядывается вокруг себя.
ИЛЬЯ. Может, «мальчики направо, девочки налево»? /Она отрицательно машет головой./ Ну постой, отдохни. Это тебя укачало. /Смотрит на нее./
Когда вы стоите на моем пути,
Такая живая, такая красивая,
Но такая измученная,
Говорите все о печальном…
ЮЛЯ /подхватывает/:
Думаете о смерти,
Никого не любите
И презираете свою красоту —
Что же? Разве я обижу вас?
И они вместе смеются.
ЮЛЯ /растроганно/. Блок — мой любимый поэт!.. /Неожиданно для себя./ Простите меня, но дальше я не поеду.
ИЛЬЯ /оторопев/. Не понимаю.
Юля присаживается на сиденье, как они сидели, когда ели дыню, ноги на улице, — складывает зонт, кладет его на сиденье, перегибается, достает свою сумочку. Илья изумленно наблюдает за ее действиями.
ИЛЬЯ. Но это невозможно! /Становится по-настоящему сердитым./ Тебя тут убьют и изнасилуют, а номер машины — мой! Нет уж!.. Может, ты переутомилась? Ложись на заднее сиденье, поспи!
Юля с удивлением смотрит на заднее сиденье, точно видит его впервые…

ЛЕСТНИЧНАЯ ПЛОЩАДКА У КВАРТИРЫ МАКСИМА. НОЧЬ.
Максим стоит на ступеньках лестницы, глядя в окно подъезда. Развернувшись, белая «БМВ» исчезает в струях дождя, в потоке машин, в свете витрин и фонарей…
На лице Максима — легкое сожаление…

ЛЕНИНГРАДСКОЕ ШОССЕ. НОЧЬ.
«Москвич» несется среди дождя…

САЛОН МАШИНЫ. ТЕМНО.
Юля спит, свернувшись калачиком на заднем сидении. Под головой — пестрая маленькая подушка, ноги укрыты пледом…
Из струй и темноты перед глазами Ильи неожиданно выныривает хвост затормозившего впереди лесовоза. Илья едва успевает среагировать. Визг тормозов, мучительный скрип резины, удар в ветровое стекло. Когда Юля, свалившаяся с сиденья, испуганно поднимает голову, она видит, что там, где она сидела недавно, торчит изогнувшееся под собственной тяжестью бревно. Оно прошибло ветровое стекло и остановилось, упершись торцом в спинку кресла. Перед машины слегка приподнят. Ильи уже нет за рулем, дверца открыта, и из темноты доносится лишь его голос, обращенный к водителю лесовоза.
ИЛЬЯ /его голос из темноты. Яростно/. Задним ходом ехал, гад! Сядешь! Я тебя засужу!… Все мне оплатишь, или я тебя, суку…
В свете фар появляется Илья, который ведет за грудки насмерть перепуганного паренька. На лице Ильи царапина, из которой течет кровь.
ИЛЬЯ. Видишь, у меня ребенок здесь минуту назад сидел! /Кивает на бревно, упершееся в кресло./ Ключи давай! /Бросает паренька и снова исчезает в темноте./
ВОДИТЕЛЬ ЛЕСОВОЗА /осветив внутренность «москвича» светом фонарика и увидев Юлю./ Где ребенок?
Юля непонимающе пожимает плечами. Она с ногами забирается на сиденье и зябко кутается в плед. Из темноты с ключом от лесовоза выныривает Илья.
ИЛЬЯ /парню/. Ждать будем, понял! Хоть сутки! /Юле./ Ты в порядке?
ЮЛЯ /испуганно глядя на его ссадину/. У вас кровь!

ШОССЕ. НОЧЬ. ДОЖДЬ ПОЧТИ ПРОШЕЛ.
Юля поспешно вылезает из машины. Поднимает подол платья, резким движением отрывает кусок кисеи от нижней юбки. Прикладывает к окровавленной щеке Ильи. Он вдруг поднимает свои руки и нежно покрывает ими руку Юли, вытирающую ему кровь с щеки. Какое-то время они стоят так неподвижно, очень близко друг к другу, словно не замечая ничего вокруг…
ВОДИТЕЛЬ /освещая фонариком дорогу/. Да я поворот чуть проскочил, а тут вы…
Юля отстраняется от Ильи, комкает окровавленный кусок ткани и бросает его в канаву у шоссе.
ВОДИТЕЛЬ /продолжает/. С ребенком-то как, ничего? /Озабоченно заглядывает за спину Ильи, пытаясь обнаружить «ребенка» на переднем сидении./
Илья, недоумевая, смотрит на парня, соображая, о каком «ребенке» идет речь. Наконец догадывается и усмехается.
ИЛЬЯ. А, ребенок! Ничего, оклемался! /Бросает быстрый взгляд на Юлю./
ВОДИТЕЛЬ. Может, тогда без милиции договоримся, а?
Луч его фонарика скользит по указателю поворота.
ИЛЬЯ /меняясь в лице/. Это какой километр?
Подходит к указателю, тоже освещает фонариком: «дер. ОКАТОВО».
ВОДИТЕЛЬ /идет следом/. Я вас подкину в свою деревню, здесь недалеко. Переночуете в доме священника, он всех пускает. А я завтра все сделаю, стекло вставлю… У нас там рембаза…
ИЛЬЯ /охрипшим голосом/. Какого хрена у священника — что больше некуда?
ВОДИТЕЛЬ /растерянно/. Да он даже плату не берет, все у него есть, покормит… А я-то сам снимаю…
Илья с силой, злобно, несколько раз пинает столб указателя и быстрым шагом возвращается к машине.
ИЛЬЯ /парню и Юле, застывшим в недоумении/. И вообще, откуда вы все взялись?!? Отойдите от меня! /Хлопнув дверцей, усаживается в машину./
Парень, не понимая, смотрит на Юлю. Юля отвечает ему испуганным взглядом, потом поспешно отворачивается и идет в сторону обочины. Она в смятении от странного поведения Ильи.

САЛОН «МОСКВИЧА».
Илья включает внутреннее освещение в машине, смотрит, что с камерой? Кофр перевернут. Он ставит его на сидение, открывает крышку. Оттуда выпадает несколько брошюрок и высыпаются еще какие-то свернутые бумажки. В них сейчас легко узнаются листки молитвенных прошений, которые Илья, видимо, прихватил из часовни в виду своих художественно-исследовательских задач. Илья вытаскивает из кофра камеру — осматривает… Делает пробную съемку. Все вроде в порядке. Наводит на фокус, делает панораму по сидению. В окуляре ему видна полуразвернувшаяся бумажка с какими-то словами, проверяя трансфокатор, он наезжает на них и вдруг ясно прочитывает торопливую запись карандашом: «СВЯТАЯ КСЕНИЯ, ПОМОГИ МНЕ СТАТЬ АКТРИСОЙ. УМОЛЯЮ. ЮЛЯ.» Илья опускает камеру на колени, берет бумажку в руки, разглядывает ее — открытие его не слишком удивляет, но он невольно поднимает голову…

ШОССЕ. ДОЖДЬ ПРОШЕЛ. НЕБО НА ГОРИЗОНТЕ СВЕТЛЕЕТ.
Фигурка Юли в белом платье четко рисуется на фоне еще темного неба: она, широко раскинув руки для равновесия, медленно идет по узкой бровке шоссе, словно балерина над пропастью…

САЛОН «МОСКВИЧА».
Илья задумчиво сует Юлину записку в карман рубашки и вдруг веселеет от какой-то неожиданной мысли. Высовывается из окна машины и призывно свистит Юле и парню.

ШОССЕ.
Парень цепляет трос к лесовозу, мотор которого уже заведен. Юля с недоуменным видом стоит у открытого багажника «Москвича» и ловит какие-то вещи, которые Илья кидает ей в руки: небольшой рюкзачок, клетчатая линялая ковбойка… Вот он вытаскивает кургузый твидовый пиджачок потом добела застиранные латаные-перелатаные джинсы.
ИЛЬЯ. Это у меня на случай ремонта машины. /Кидает все Юле./ Давай переодевайся, я отвернусь. Сейчас поедем в дом священника, а в твоем наряде там возникать неприлично.
ЮЛЯ /после паузы/. Еще примут за вашу невесту, венчать начнут, да?
ИЛЬЯ /хмыкнув/. За невесту, это было бы хорошо, но к сожалению… Ладно, давай быстрей!
Он отходит от машины, загораживая ее своей спиной от водителя лесовоза. Юля, пригибаясь за открытой дверцей машины, поспешно начинает переодеваться.
ЮЛЯ /успокаивая Илью/. Все о’кей! Сойдет для сельской местности. Сейчас в таком любая девушка может запросто ходить…
ИЛЬЯ /не поворачиваясь к ней, строго/. Ты не в девушку переодеваешься, ты переодеваешься в парня.
ЮЛЯ /замирает/. В парня? Зачем?… Не буду!
ИЛЬЯ /начиная раздражаться/. Ну как ты не соображаешь: в дом к священнику, посреди ночи, мужчина и женщина?!?
ЮЛЯ /после паузы/. Я могу в машине переночевать.
ИЛЬЯ. А я, думаешь, усну под стук твоих зубов с улицы?… /Почти с отчаянием./ Да неужели тебе не хочется побыть мальчишкой? Роль сыграть?
ЮЛЯ /на ее лице видна сложная борьба чувств, и вдруг оно озаряется догадкой/. Вам надо «размять материал», да? Для вашего фильма?
ИЛЬЯ /чувствуя, что он победил/. Какая дотошная, все ей выложи!
Юля, окрыленная, мгновенно становится решительной и энергичной. Быстро застегивает пиджак, наклоняется к смотровому зеркальцу, чтобы посмотреть на себя. В открытом «бардачке» видит ножницы.
ЮЛЯ /с ужасом/. А волосы?
ИЛЬЯ /не поворачиваясь к ней/. Тебе еще лучше будет — с короткой стрижкой, я, между прочим, неплохой парикмахер!
ЮЛЯ /взволнованно/. Искусство требует жертв, да?!?
Берет ножницы, расширив глаза от страха, какое-то время смотрит на них, щелкая ими в воздухе, а потом начинает беспорядочно кромсать свои длинные локоны. Отрезанные пряди бросает за бровку шоссе в кусты. Потом подходит к самой большой луже, наклоняется и окунает в нее макушку головы. Оставшиеся локоны распрямляет руками, пачкая заодно их грязной водой. Смотрит на свои отполированные ноготки, начинает ими скрести землю — ногти становятся грязными, как у мальчишки…
… Илья ходит по другую сторону машины, взад и вперед.
ИЛЬЯ /нетерпеливо/. Ну скоро ты там? /Поворачивается в сторону Юли./
Она выныривает из-за машины и выходит под свет фар. Но это уже не Юля, это неуклюжий паренек, надутый, насупившийся, с длинными грязными патлами, эдакий доморощенный «хиппи».
Илья, сдерживая оторопь, а потом и восхищение, быстрым режиссерским взглядом рассматривает Юлю. С ног до головы, а потом вертя ее во все стороны. Одежда великолепно сидит на ней, с тем неподдельным шармом, с которым самая неказистая вещь сидит на мальчиках-подростках, а белые спортивные тапочки, в которых она была, вполне подходили к новому костюму.
ИЛЬЯ / очень довольный/. Май диа бой, уотс йо нэйм?
ЮЛЯ /ломающимся баском/. Май нэйм из… Максим!
ИЛЬЯ /пряча неудовольствие ее выбором/. О, кей, Максим! /Достает из машины и натягивает на нее свою кепку./
ГОЛОС ВОДИТЕЛЯ /из кабины лесовоза/. Ну что, поехали?
Юля лихо запихивает свое платье, кофту и сумочку в замызганный рюкзачок, и они с Ильей усаживаются в машину…

ДОРОГА В ДЕРЕВНЮ. РЫТВИНЫ. КОЛДОБИНЫ. СВЕТАЕТ.
Волны теплого пара поднимаются от земли. Лесовоз, не спеша, осторожно тащит на буксире «Москвича»… Они проезжают мимо большого хлебного поля, в глубине его, у леса, чернеет силуэт заброшенной стройки, издали похожий на скелет огромного динозавра.

САЛОН «МОСКВИЧА».
Перед разбитым лобовым стеклом сидит Юля и Илья. За рулем — Юля, у ее «Максима» равнодушный вид человека, будто бы привыкшему к этому делу, но сквозь деланное равнодушие довольной ухмылкой прорывается восторг мальчишки.
ИЛЬЯ. Ты классно водишь машину, Максим!
«Максим» корчит было скучную мину, но не выдерживает и весь расплывается в широкой белозубой улыбке.
ИЛЬЯ /другим тоном/. Самое главное — не носи свою роль как знамя, а то получится «наигрыш», ясно? /Юля кивает головой. Теперь она сосредоточена и серьезна./ Помни, короля играет окружение. То есть тебя, Максима, — допустим, ты сбежал из родительского дома, — буду играть я, человек, подобравший тебя на дороге… Мимо них, в сторону шоссе проезжает вишневая «волга». Илья обрывает свою речь и, резко отстранившись от окна, пытается сам разглядеть сидящих внутри встречной машины. Обернувшись, долго провожает ее взглядом. Лицо его делается озадаченным.
ЮЛЯ. Как это, «будете играть меня»?
ИЛЬЯ /после паузы/. Это обозначает, что ты не задаешь лишних вопросов, на что ты очень горазда, не рассказываешь о себе, когда тебя не просят, это ты умеешь, и побольше независимости от меня: ты же не девушка, влюбленная в меня? /Смотрит на Юлю./
ЮЛЯ /широко улыбаясь/. Ясно!

ЛУЖАЙКА ОКОЛО ДОМА СВЯЩЕННИКА. РАННЕЕ УТРО.
Парень выпрыгивает из кабины остановившегося лесовоза, обогнув его, ныряет под кузов, отцепляет трос. Идет с ним к «москвичу», чтобы отцепить и там. И только тогда — сквозь лобовое, с выбитым стеклом, окно — видит за рулем в машине косматого мальчишку в нахлобученном почти до самого носа кожаном картузе.
Илья выпрыгивает из кабины своего автомобиля.
ПАРЕНЬ /Илье. Пораженный./ Так у вас ОН вел машину? У него права есть? Сколько ему лет? /Уличая./ Сами говорили — «ребенок».
ИЛЬЯ. С ума сошел! /Показывая на Юлю./ Видишь, ни одной царапины, а у меня? /Тычет в свою окровавленную щеку./ Ребенок спал на заднем сидении!
ВОДИТЕЛЬ /бросив взгляд на заднее сидение/. А девушка где? /Оглядывается по сторонам./
Илья и Юля обмениваются выразительными взглядами. Вопрос этот для них крайне неожиданный. Юля с ужасом чувствует, как к горлу ей подкатывает приступ смеха.
ИЛЬЯ /с трудом выплывая из своего удивления и перетолковывая его для парня./ А разве она не с тобой поехала?
ВОДИТЕЛЬ /не понимая/. Почему со мной-то? Вы же вместе вроде?
ИЛЬЯ. Что значит «вместе»? Подвез немного… Даже имени не знаю! /Поворачивается к Юле./ Максим, ты знаешь?
Юля остервенело отрицательно мотает головой, из последних сил сдерживая подступающие судороги смеха. Парень наклоняется, отцепляя трос от «москвича».
ИЛЬЯ /кайфуя от собственного полета фантазии/. Я даже не заметил, как она исчезла. Максим, а ты? Ты же уже не спал!… Да, очень странная, в этом платье… /Словно пораженный собственной неожиданной мыслью./ А-а-а! Мы же у кладбища ее посадили, Макс! Появилась, как приведение и исчезла, как привидение…
Юля не выдерживает переполняющих ее эмоций, по-мальчишески резво выпрыгивает из машины и делает по лужайке несколько пружинистых прыжков, словно разминаясь.
ВОДИТЕЛЬ /мрачно/. Выходит, мы ее одну там оставили? /Сворачивает трос./ Ладно, я приеду завтра сюда, как договорились, без прав мне всё одно никуда! Приятных снов! /Скрывается за кузовом лесовоза./
Возбужденная Юля подбегает к Илье, ее трясет от смеха и утреннего холода. Илья, торжествуя их актерскую победу, вдруг встает в боксерскую стойку и быстро-быстро начинает небольно месить кулаками точно так, как любят это делать мальчишки на переменке, Юля мгновенно реагирует — она, в точности копируя движения Ильи, начинает наносить ему быстрые и точные удары в живот. Так они волтузят друг друга и смеются оба детским радостным смехом. Слышен рев лесовоза, они оглядываются.
Лесовоз отъезжает, открывая им живописную картину: утопающий в зелени дом священника и рядом силуэт большого храма с золотящимися в первых лучах солнца крестом.
Звук мотора постепенно затихает, и Юля и Илья, присев рядом на капот «москвича» вдыхают тишину и покой этого места.
ИЛЬЯ /первым нарушает тишину/. Ну что ж, первый тур ты прошла!
ЮЛЯ /благодарно/. Без вас я бы провалилась! Теперь я поняла, как окружение играет короля. Так интересно…
Они опять замолкают.
Чуть в стороне перед ними — извилистая лента реки, за домом — лес, и только в полукилометре виднеются ровные рядки деревенских домов, в сторону которых едет уже далекий теперь лесовоз.
Ежась от утренней сырости, Юля разглядывает дом священника. Это большое строение, наполовину из кирпича, с причудливыми очертаниями деревянных пристроек, балконов, веранд и террас.
ЮЛЯ. И сколько мы тут пробудем? У меня девятого экзамен… В медицинский.
ИЛЬЯ. В медицинский?… Это что, влияние психотерапевта?… Ничего, успеешь! У меня тоже с десятого съемка. Так что не засидимся здесь… /Глядя на церковь./ Утром сходи в храм, свечку поставь. За свое спасение.
ЮЛЯ. Обязательно! /После паузы./ Мне ведь сон в машине приснился, там мама говорит, пересядь на последнюю парту, что ты такая непослушная, пересядь! Проснулась и жутко стало…
ИЛЬЯ. Так ты поэтому из машины, как ошпаренная!
ЮЛЯ. Поэтому. А когда пересела — вдруг успокоилась. Сразу уснула.
ИЛЬЯ. Да-а-а! Этот жанр называется «мистика»! /Принимается доставать из машины свои вещи, что-то укладывать в сумку, что-то прятать в багажник./ У меня ведь тоже… Почище твоих снов! Знаешь, кто здесь живет? /Кивает на дом./ Женщина, которая была моей первой и, наверное, последней любовью… /Смотрит на Юлю — у той от удивления округляются глаза./ Но самое главное, я был уже здесь, три недели назад, по дороге в Питер. Со мной случайно оказалась попутчица — на мое несчастье — очень красивая. Актриса. И вышла щекотливая ситуация, в результате которой я был изгнан…
ЮЛЯ /растерянно/. А как же сейчас?
ИЛЬЯ /с выражением/. Во-первых, я без женщины, скромно… А, во-вторых, ты же видишь — сам Бог распорядился, чтобы я сюда вернулся! Желания у меня никакого не было… Хотя в аварии я, может быть, и сам виноват — всё в темноту вглядывался, по сторонам, знал, что мимо этих мест еду… Всякой мистике есть и земные причины…
ЮЛЯ /после паузы/. Она вас тоже любит?
ИЛЬЯ /присаживается рядом с ней, теперь у него через плечо сумка./ Что такое любовь, кто-нибудь знает?.. Но! ревнует! Хотя мы расстались лет двадцать назад, и она тут же вышла замуж. А я вот до сих пор — один, как перст… /Видит озадаченное лицо Юли./ Да не боись, смертоубийства не будет, ее муж — священник, хороший мужик, как говорится, друг моей молодости. Получил в этом году здесь приход. /Кивает на храм./ К ним всегда приезжает множество гостей, и званых и незваных, в общем, живут, как бывалоче на Руси дворяне живали… /Поднимает руку и приветливо машет кому-то./
Юля оглядывается и видит, как к ним от дома торопливо приближается сухопарая женщина с изможденным, выразительным лицом. Увидев разбитую машину, ссадину на лице Ильи, она осеняет себя крестным знамением.
ИЛЬЯ. Видала, Арина, какие чудеса? /Кивает на покалеченную машину./ Живы и снова у вас! Это Максимка – хулиган!
АРИНА. Вижу, что хулиган… А батюшку не встретили? Он в город поехал, матушку встречать. Заодно – к благочинному. Куда ж мне вас девать?
Илья подхватывает кофр с камерой и идет за Ариной.
ИЛЬЯ. Ты не суетись, я лягу на сеновале, где и раньше, а вот хулигана хорошо бы устроить в доме, он немного не в себе – шок. Чуть, беднягу, бревном не раздавило, мама во сне явилась и спасла, представляешь?… Телепатия! Надо было точное время засечь! И потом проверить – наверняка, ночью вскочила — от такого же сна!
Юля не слышит последних фраз, она вытаскивает из машины свой рюкзачишко, закидывает за спину и, помня, что она — «Максим», как-то вразвалку догоняет их, Илья и Арина идут чуть впереди нее, и в предутренней тишине теперь ей хорошо слышны их голоса.
АРИНА. Не телепатия, а молитва! Режиссеры все — такие необразованные, духовно, просто жуть!
ИЛЬЯ. А ты обо мне молиться совсем забыла! Забыла-забыла, всё забыла! И как мы пели дуэтом! /Поет — неожиданно приятным голосом и очень музыкально./ «Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?»
АРИНА. Тише, народ еще спит! Распелись в 4 утра!
ИЛЬЯ. У меня тоже шок, что ты думаешь! Когда бревно летит тебе в лицо, из темноты! Запоешь! /Поет, но тихо./ «Что день грядущий мне готовит? Его мой взор напрасно ловит. В глубокой тьме таится он…» Я знаешь, как матушку с батюшкой боюсь! Если б ты знала! Матушку особенно!
АРИНА. И правильно боитесь! Вот вам брёвна и летят в лицо! Для вразумления!
ИЛЬЯ /снова поет./ «Паду ли я, стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она?» /Указывает «Максиму» в сторону сарая/. Мне – сюда. А тебе — сюда. /Кивает на дверь дома./ «Всё благо: бдения и сна приходит час определенный». /Не оборачиваясь, машет на прощанье рукой и идет в сторону сарая с сеновалом наверху./ «А я — быть может, я гробницы сойду в таинственную сень…» /Исчезает в «таинственной сени» сеновала./
Арина и Юля тоже исчезают в дверях дома.
Тишина… Только таинственно шумят густые деревья, окружающие дом, откуда не доносится ни звука, да поет далекая кукушка, отсчитывая то ли дни наши, то ли года…

КВАРТИРА МАКСИМА. УТРЕННЕЕ СОЛНЦЕ.
Максим, еще не одетый, сидит на своей постели и слушает телефонную трубку.
ГОЛОС В ТРУБКЕ. Это автоответчик Ильи Сомова. У вас есть ровно одна минута, чтобы передать ему необходимую информацию. /Звучит сигнал./
Максим, морщась то ли от боли, то ли от надоевшего голоса, кладет трубку и потягивается в утренней истоме.
Возникает титр: « День третий»

КОРИДОР ДОМА ВЕТЕРАНОВ. КОМНАТА ГАЛИНЫ СЕРГЕЕВНЫ. УТРО.
Возле открытых дверей комнаты Галины Сергеевны какая-то суета. Входят и выходят люди в белых халатах. Вкатывают стойку с готовой капельницей. Максим идет по коридору, ускоряя шаги и предчувствуя неладное. Останавливается на пороге комнаты. Не заходит, увидев, что постель окружена врачами и медсестрами.
МАРИНА /медсестра, отвечая на немой вопрос Максима/. Инфаркт! Сегодня ночью. Возможно, обширный.

ДОМ СВЯЩЕННИКА. КОМНАТКА ЮЛИ.
Юля испуганно раскрывает глаза и вскакивает. Она спала одетая, только тапочки валяются на полу. С удивлением оглядывается…
Маленькая деревенская комната напоминает кладовую, по стенам висят пучки засушенных трав, на простом дощатом стеллаже расставлено множество банок с вареньями и грибами. У окна стоит швейная ножная машинка, на тумбочке рядом — плетеная из ивовых прутьев корзина с ворохом атласных разноцветных лент и белых кружев. Юля переводит глаза на круглый хлипкий столик на одной ножке, стоящий у ее диванчика — и взгляд ее принимает страдающе-удивленное выражение: на небольшом жостковском подносе — стакан молока, пышная, посыпанная сахарной пудрой плюшка и огромное красно-желтое яблоко. Юля не сводит взгляда с натюрморта, так странно напоминающий тот, который ее мать оставила ей перед смертью. Вдруг из глубины дома раздаются звуки пианино, играют «Польку» Рахманинова, не слишком умело. Юля встает, подходит к двери и открывает ее.

КОРИДОР.
Прислушиваясь к звукам музыки и на ходу причесываясь, она идет в сторону больших двустворчатых дверей. На секунду останавливается у окна, где на подоконнике среди паутины и пыли валяется старая, выцветшая кукла в линялом жалком платье. Рассматривает ее. Потом идет к двустворчатой двери…

ГОСТИНАЯ ДОМА СВЯЩЕННИКА.
ЮЛЯ /появляясь на пороге/. Можно? /Оглядывается./
В комнате никого нет. Три больших окна с тяжелыми суконными портьерами; стена, вся в картинах, иконах, с множеством фотографий в рамках; несколько диванов разных стилей, но оббитых одной тканью — коричневым бархатом. Кроме диванов в комнате посередине стоит массивный овальный стол с букетом разноцветных флоксов в глиняной крынке, вокруг стола — разномастные стулья, тоже оббитые коричневым бархатом. В углу — телевизор с видео. От комнаты веет покоем и тем старинным духом, который Юля знала только по фильмам и музеям. Юля, крутя головой от любопытства, идет к двери в смежную комнату, откуда доносится музыка. Осторожно стучит. В ответ слышит тоненькое «да». Юля входит…

КАБИНЕТ ДОМА СВЯЩЕННИКА.
В глубине такой же большой комнаты, как и первая, Юля видит пианино, а за ним сидящую девочку лет восьми-десяти с длинными распущенными волосами. Комната, однако, отличается от первой: по всем стенам, на стеллажах, в книжных шкалах и даже на полу, в углу — книги. Среди них выделяются массивные, в кожаных переплетах с золотым тиснением на корочках.
ЮЛЯ /прокашлявшись, в роли «Максима»/. Здравствуй.
ЛИЛЯ /смущенно/. Здрасьте! А мама с папой приедут к обеду.
ЮЛЯ /мрачно/. Знаю. У вас тут есть почта, мне в Москву надо позвонить?
Девочка спрыгивает со стула и идет к открытому окну. Юля идет за ней.
ЛИЛЯ. Ты — Максим, мне дядя Илья сказал, а я — Лиля. А почта там! /Машет в окно./ На площади, в деревне, там всё!
Юля заглядывает в окно.
За окном, недалеко от него, под навесом, стоит длинный дощатый стол, украшенный букетами полевых цветов в стеклянных банках. У крыльца большая пушистая кошка с тремя котятами греется на солнце. А дальше, повсюду, все гости и обитатели дома — каждый занимается своим делом: кто убирает двор, кто моет посуду, мужчины пилят доски возле церкви, дети звонко смеются и бегают, женщины поют…
ЮЛЯ /насупившись/. А кто все эти?
ЛИЛЯ. Да я сама всех не знаю. Каждый день кто-нибудь приезжает и уезжает.
ЮЛЯ. Так дворяне жили, да?
ЛИЛЯ /пожимает плечами/. Не знаю… Вон та — Вера. /Показывает./
Юля смотрит в ту сторону, куда показывает Лиля, и видит Илью, который моет машину. Рядом с ним водитель лесовоза раскладывает на траве инструменты. А с Ильей, чему-то весело смеясь, разговаривает молодая женщина, экзотически красивая, с огромной черной косой.
ЛИЛЯ /продолжает/. Мама ее очень жалеет. Ее муж захотел уехать в Израиль, а она отказалась, тогда он развелся с ней и уехал один… А вон там, видишь, старик, совсем седой, пилит дрова…

ДВОР СВЯЩЕННИКА. У СЕНОВАЛА.
ВЕРА /Илье/. А можно до вас дотронуться? В жизни не видела кинорежиссера! /Хохочет. Ее победоносная красота позволяет ей быть с ним абсолютно свободной и независимой./
ИЛЬЯ /он чуть робеет перед Верой/. Нельзя — я грязный.
ВЕРА /не слушая его/. Режиссер, режиссер! /Гладит по плечу./ Вы нам расскажите поподробнее о своей работе, а? Мы вам что-нибудь посоветуем, каких актеров брать, сюжет вам поправим, а то сейчас на экране такой мрак!
ИЛЬЯ /шутливо/. Этот мрак может рассеять только такая звезда, как вы, но таких среди наших актрис нет!
ВЕРА /самодовольно/. Ничего, перебьетесь!… Интересно, а актеров спрашивают, с каким партнером им хочется играть, если им по роли надо целоваться?
ИЛЬЯ. Я, например, спрашиваю — только проку-то! Актеры так же ошибаются, как и мы, грешные… /Смотрит на Веру откровенным мужским взглядом./ …в выборе партнеров по жизни… Или вы не ошибались?

ДОМ СВЯЩЕННИКА. КАБИНЕТ.
ЛИЛЯ /продолжает рассказывать Юле/. А этот, с бородой, он летчик, афганец. Он гробы возил… А сейчас журналистом работает. Они с мамой с первого класса дружат…
ЮЛЯ /испуганно/. Подожди, какие еще гробы? /Смотрит на бородатого верзилу, который ремонтирует ограду у церковного кладбища./
ЛИЛЯ. Я сама слышала, как он рассказывал. Ну, кого убили в Афганистане, его в металлический гроб и на самолет. Он эти гробы по родственникам развозил. И везде с ними пил. Папа ему помог придти в себя. А теперь он помогает нам, у него золотые руки, он ремонтом руководит, пока у него отпуск. Его дядя Сережа зовут.
Юля с трудом отводит взгляд от Сережи.
Переводит его на Арину, она вместе с оравой детей чистит церковную утварь.
ЮЛЯ. А это Арина, она нас встречала.
ЛИЛЯ. Папина сестра. Она врачом работает в детском доме, в Москве. И самых слабых привозит сюда на лето. Здесь воздух хороший и питание лучше, чем в городе.
ЮЛЯ /поворачиваясь к Лиле/. Так что, у вас здесь интернат? Для нищих и убогих? /Разочарованно./ Не, у дворян было не так!
ЛИЛЯ. «Убогие»… А ты знаешь, что это такое? /Назидательно./ Это те, кто рядом с Богом, у Бога — убогие…
Юля удивленно смотрит на маленькую девочку, но та, решив, что ее миссия хозяйки дома исчерпана, поворачивается к ней спиной и опять усаживается за пианино. Начинает играть, сбиваясь и ошибаясь. Юля опять смотрит в окно, в сторону сеновала, но у машины теперь только двое, водитель лесовоза и Вера, о чем-то весело болтают, Илья исчез. Юля подходит к Лиле, встает за ее спиной и сильно и властно проигрывает не удающуюся Лиле мелодию. А потом, посвистывая, засунув руки в карманы, валкой походкой выходит из комнаты. Лиля удивленно оглядывается…

ДЕРЕВЕНСКАЯ ПОЧТА. ИНТЕРЬЕР.
Входит Юля и решительной походкой направляется к будке междугороднего телефонного автомата. Она не замечает, что за дверцей соседней будки стоит Илья и говорит по телефону. Но Илья видит ее, лицо его оживляется. Юля плотно закрывает за собой стеклянную дверцу и быстро набирает номер. Кричит в трубку, не забывая, что она в роли мальчика и что ее могут услышать.
ЮЛЯ. Максим Петрович, здрасьте!.. Алло! Алло! Плохо слышно!.. Максим, да это я!
Беспомощно оглядывается на двух девушек за стойкой почты, телефонистку и телеграфистку. Обе полненькие и хорошенькие, они, увлеченные вязанием, склонились над столом, заваленным клубками шерсти, и разбираются по книжке, как вязать дальше. На Юлю они не обращают внимания.
ЮЛЯ /в трубку/. А теперь слышишь? Узнал?… /Опять оглядывается на девушек./ Нет, это не Юля, это… Максим! /Смеется./ Да-да, Максим, с некоторых пор, честное комсомольское! /Опять смеется./ Как вы там, без меня, небось, грязи развели?… /Себе, в отчаянии./ Ничего не слышу!… Звоню, чтоб вы не волновались! Передай Галине Сергеевне, чтоб не волновалась… Откуда? Да сама не знаю, откуда! /Открывает дверь кабины, девушкам./ Это какая деревня?
Те поднимают головы и смотрят на «пацана» с одинаково недоумевающим выражением, полностью погруженные в таинственные дебри петель и узлов.
ЮЛЯ /снова в трубку/. Телеграмму? Зачем тебе телеграмму? Я же вот звоню… Что? Какая машина? /Затыкает ладонью свободное ухо, чтобы лучше было слышно./
Илья, прислушиваясь к тому, что происходит через стенку, кладет трубку и начинает набирать новый номер телефона. До него доносится
ГОЛОС ЮЛИ. Что-что?.. Да не слышу!

МОСКВА. КАБИНЕТ ПСИХОТЕРАПЕВТА.
МАКСИМ /кричит в трубку/. Зато я тебя отлично слышу! Ты что там, на самом деле сошла с ума или только для меня разыгрываешь сумасшедшую?..
Перед Максимом на столе лежат телеграмма Юли, фотография, на которой она целует кавказца, бланк для рецепта с фамилией владельца машины и номером его домашнего телефона.
МАКСИМ /косясь на фотографию/. Ах, «блаженную»? «Материал разминаешь»? Все понял! «Материал» — это мы, окружающие тебя люди, а ты своими каблучками -«гвоздиками» вытанцовываешь на наших косточках канкан, «разминаешь»! А теперь слушай меня внимательно, не волнуйся и не психуй…

ДЕРЕВЕНСКАЯ ПОЧТА.
ЮЛЯ /перебивая Максима/. Как ты со мной разговариваешь?! Ты так со своей Жатовой разговаривай… Алло! Алло! Ты слышишь? /Распахивает дверь, девушкам./ Почему прервали?
Телефонистка и телеграфистка сомнамбулически смотрят друг на друга, потом на Юлю и опять погружаются в руководство по вязанию. Не дождавшись от них ответа, та сердито вешает трубку. Постояв и обдумав, что сказано, в общем, достаточно, Юля выходит из будки. Опять вспоминает, что она «Максим». Засовывает руки в карманы, сердито нахохливается и на полпути к выходным дверям вдруг кричит в сторону мирно воркующих телефонистки и телеграфистки:
ЮЛЯ /в роли Максима/. У вас чего линия халтурит?! У людей от этого, может, судьба рушится! А они здесь рукоделием занимаются на халяву! Жопы отрастили!
Ногой изо всей силы пинает дверь и с грохотом выходит.
Девушки какое-то время ошеломленно смотрят ей вслед.
Илья в своей кабине давится от смеха. Слышит, как они переговариваются.
ТЕЛЕФОНИСТКА. Во шпана, откуда он взялся? Нет, я его догоню, уши надеру!
ТЕЛЕГРАФИСТКА. Да фиг с ним, не связывайся! Еще пырнет ножом! Смотри, шов…
В это время междугородний автомат соединяет наконец-то его с Москвой.
ИЛЬЯ /в трубку/. Мосфильм?… Георгий Иванович, приветствую! Слушай, как хорошо слышно, как будто рядом… Ну что, поздравь — авария!.. Ничего, полезно иногда для творчества. Знаешь, какой трофей везу: записки молящихся, обычай такой там. Целый ворох! Стянул, Бог простит, их все равно сжигают. Представь, как это можно сделать: еще до титров, чьи-то руки кладут записки, вот уже ворох записок, и голоса за кадром: просят, плачут, благодарят…

ДЕРЕВЕНСКАЯ ПЛОЩАДЬ ПЕРЕД ПОЧТОЙ.
ЮЛЯ /идет по площади, доигрывая роль. Возмущенно, в пространство./ В стране разруха! А всем наплевать — никто не чешется!
Ее взгляд останавливается на вывеске «СЕЛЬМАГ». Из его дверей выходит женщина с трехлитровой банкой абрикосового компота. Юля скрывается внутри магазина.
Из почты выходит Илья, ищет взглядом Юлю. Решив, что она уже в перелеске, разделяющий деревню и храм, он быстро идет в его сторону…

МОСКВА. ДОМ ВЕТЕРАНОВ СЦЕНЫ. ДЕНЬ.
Максим стоит в дверях своего кабинета, ожидая повторного звонка от Юли. Не дождавшись, закрывает дверь и медленно идет по коридору. Из комнаты Галины Сергеевны выходит Марина и загораживает ему дорогу.
МАРИНА /шепотом/. Нельзя, она спит!
Максим также медленно идет по коридору в сторону столовой. Лицо его продолжает сохранять озадаченное выражение, видимо, он осмысливает телефонный разговор с Юлей. Из столовой доносится какой-то шум, крик. Сквозь широко распахнутые двери издали видно, что это буянит дед Иры, Жатов. Он сбрасывает со стола поданную ему еду и что-то кричит.
МАКСИМ /громоподобно/. А ну прекратить!
В столовой наступает тишина… В дверях с противоположной от Максима стороны, незаметно для обедающих, появляется Ира. Она бесшумно аплодирует Максиму. Увидев ее и вспомнив о своем обещании, он инстинктивно смотрит на часы…

ОПУШКА ЛЕСА ОКОЛО ДОМА СВЯЩЕННИКА.
Первым из лесу на опушку выходит Илья и, не замедляя шага, спускается по тропинке в сторону храма.
Некоторое время спустя на опушке появляется Юля. Под мышкой у нее трехлитровая банка с абрикосовым компотом, по лицу течет пот. Решив передохнуть, она присаживается на сваленное дерево, вытирает мокрый лоб.
Церковь отсюда видна как на ладони, видна даже лестница на колокольню, и как по этой лестнице сбегает маленькая фигурка Лили с радостным отдаленным криком: «Мама!» «Мама едет!»
Юля привстает со своего дерева. Внизу она замечает фигуру Ильи на тропинке, он от этого Лилиного крика замедляет шаг, выдавая охватившую его робость и нерешительность…
Паства отца Михаила зашевелилась, задвигалась, все оставляют свою работу и идут к дороге. Юля видит эту суету во дворе, видит, что и Илья пошел в том же направлении. Тяжелая банка с компотом в такую минуту кажется ей неуместной — Юля прячет ее в кусты, и, поддавшись общему движению, летит к дороге.
Со стороны города, в клубах пыли, появляется вишневая «волга»…

ДВОР ДОМА СВЯЩЕННИКА. У КАЧЕЛЕЙ.
Юля догоняет Илью и останавливается рядом с ним, он замечает ее, берет за локоть, но все его внимание устремлено туда, куда подъезжает машина. Юля следует его примеру. Вот «волга» останавливается недалеко от дома. Первым выходит отец Михаил.
Он чуть постарше Ильи, у него спортивная фигура, а одет он в голубой джинсовый костюм. К нему сразу подходят несколько человек, здороваются, благословляются, начинают выгружать из машины пакеты и корзины со снедью, тяжелые банки с краской — для ремонта храма. Тем временем из другой дверцы машины появляется «матушка», стройная женщина, чей романтический облик, красивые яркие глаза, мягкие изящные движения кажутся Юле словно бы взятыми из старого кино, из «фильма ее мечты». Созерцая ее, Юля стоит как завороженная.
А мы в «матушке» узнаем Нонну, мать Максима.
В объятиях Нонны первой утопает Лиля, но их тут же окружает стайка других детей, подходят мужчины, женщины… По радостным возгласам, объятиям и поцелуям Юля чувствует, что всех людей здесь связывает какая-то особая ей незнакомая связь. Вот к ней подходит Сережа…
Тень ревнивой тревоги ложится на лицо Ильи. Пытаясь скрыть свое напряжение, он ждет момента, когда можно будет подойти и ему.
ИЛЬЯ /Юле, продолжая глядеть на Нонну/. Ты что, ребенок, летаешь по воздуху или у тебя шапка-невидимка? /Юля смотрит на него, не понимая./ Нам надо кое-что уточнить. Будешь моим племянником, живешь в Питере, так будет лучше. А то в наше время посторонний мальчик — тоже не алиби. Я сразу не сообразил. Жди здесь!
Последние фразы Илья произносит, играя в «конспирацию», и Юля, наконец, осознав это, громко смеется. Илья, сделав ей «страшные» глаза, прикладывает палец к губам, призывая этим жестом ее замолчать. А потом поворачивается и быстро идет к Нонне.
Ее, наконец, освобождают от объятий и поцелуев. Лиля уже несется в дом с детьми, обнимая пакет с игрушками. В этот момент Илья и предстает перед глазами Нонны. Берет ее руку, наклоняется и целует. Она останавливается, как вкопанная. О чем они говорят, Юля не слышит. Она усаживается на качели и начинает с силой раскачиваться на них, в каком-то инстинктивном протесте не желая смотреть в их сторону…

ДВОР ДОМ СВЯЩЕННИКА. У КРЫЛЬЦА.
ИЛЬЯ /Нонне, скороговоркой и тихо/. Нонна, прости, но так вышло — сам Бог распорядился. Возвращался из Питера и попал в аварию, и почему-то рядом с вашей деревней. /Машет в сторону своей разбитой машины, стоящей у сеновала./
НОННА /заранее негодуя./ И ты, конечно, опять с новой актрисочкой? Сними комнату в деревне — я-то тут причем?
ИЛЬЯ. Не угадала! С племянником. Везу из Питера показать Москву… /Вздыхает сокрушенно./ А чуть на тот свет не отправил. Вон он! /Кивает в сторону качелей./ И деньги у меня кончились, я же не думал, что мы в такое влипнем…
Нонна смотрит в сторону качелей, видит там жалкого худенького парнишку в нахлобученном картузе…
ИЛЬЯ. Тоже Максимом зовут…
Нонна внезапно как бы утихает, словно она что-то преодолела в себе.
НОННА. Ну, если Бог распорядился… /Разводит руками./ Оставайтесь.
К ним подходит веселая Вера, обнимает Нонну.
ВЕРА. Хватит ее мучить! Ей отдохнуть надо!
ИЛЬЯ /заметно веселея/. Нонна, еще одна просьба, можно я на вашем «видике» свой материал посмотрю? Мне не терпится…
ВЕРА /подходя к Нонне, за нее — великодушно/. Конечно, смотрите на здоровье!
Уводит Нонну, оглядывается на Илью и лукаво подмигивает ему.
Тот отвечает Вере тем же. В приподнятом состоянии духа идет к качелям.

У КАЧЕЛЕЙ.
Юля продолжает с силой раскачиваться на них, по-прежнему не поднимая головы, Илья сильным движением, ухватившись двумя руками за стропы, останавливает их.
ИЛЬЯ /Юле, изображая свирепость/. Так, ребенок, а что там произошло, на почте? Вся деревенская общественность гудит от возмущения. /Наслаждается невольным испугом Юли./ Говорят, какой-то террорист-шмакодявка ни за что, ни про что обложил двух беззащитных работниц связи?
ЮЛЯ /округлив глаза/. Откуда вы знаете?
ИЛЬЯ / с выражением/. Я все знаю! Меня никто не проведет! /Грозит ей пальцем./
Окно спальни Нонны в доме священника распахнуто, и в него видно, как там суетится Вера, готовя Нонне постель, чтобы та отдохнула после дороги. Нонна стоит у окна и устало смотрят на Илью и «племянника». Потом осторожно снимает шляпку, кладет ее на подоконник, а руки прикладывает к вискам, унимая боль в голове…
ИЛЬЯ /Юле, примирительным тоном/. Ладно, второй тур тоже прошла, теперь самое трудное — третий. Чтоб тебя здесь никто не опознал!
Оглядывается на окно спальни и видит там неторопливо двигающийся силуэт Нонны.
ЮЛЯ. На третьем-то я всегда и срезаюсь… /Испуганно осекается, поняв, что почти проговорилась./
Но Илья, думая о своем, не слышит ее.
ИЛЬЯ /непонятно, то ли шутит, то ли серьезно/. И веди себя прилично, здесь нравы строгие! /Как бы опять помягчев./ Иди, помоги там, на кухне, ты мужичок у нас крепкий… /Хлопает ее по плечу так, что Юля, охнув, пригибается./ Прости! /Смеется./

МОСКВА. КАБИНЕТ МАКСИМА. ВЕЧЕР НАСТУПАЕТ.
Максим в своем белом халате сидит за рабочим столом, напротив него — Ира. По пепельнице, полной окурков, стоящей перед ней, видно, что они разговаривают давно, у обоих утомленный вид.
ИРА /замечая взгляд Максима на часы/. Я очень вас задерживаю, да? Ну я уже закругляюсь. Словом, все время одно и то же. Понимаете, я влюбляюсь только в тех, кто ко мне равнодушен. И как почувствую ответное внимание, мгновенно становлюсь равнодушной. Ведь это какая-то патология? /Смотрит на Максима./ Вылечите меня, умоляю! Вы можете!
МАКСИМ /растерянно пожимает плечами/. Это не патология, это какая-то игра, за которой, возможно, лежит страх сексуальной близости.
ИРА /шокированная/. Не может быть! Скорее — наоборот…
МАКСИМ /перебивает ее/. Я не сексолог. Почему вы решили, что я могу вам помочь? /Невольно тянется к трубке телефона./
ИРА /идя ва-банк/. Потому что я влюблена в вас!.. Мы же договорились говорить друг другу правду. /Максим от неожиданности кладет трубку на место./ И я не хочу, чтобы вы в ответ увлеклись мною! Не хочу — чтобы хоть немного побыть в состоянии любви!
МАКСИМ /насмешливо/. Какой эгоизм! Вы просто чудовище!
ИРА /с трогательным сокрушением/. Ну!… О чем и речь! /Невинно./ Не влюбитесь?
МАКИМ /стараясь быть серьезным/. Ну если вы так просите!
ИРА /провоцируя/. Надеюсь, вам будет нетрудно?
МАКСИМ. Никаких проблем! /Опять порывается набрать номер телефона./
ИРА /наслаждаясь игрой, грустно/. Ну, вы меня огорчаете! Почему это «никаких проблем»? У вас кто-то есть? Вы очень озабочены и все кому-то хотите позвонить? Ей, да? Кому вы подарили мою розу?
МАКСИМ /деловито/. Да, мне надо сделать ряд звонков, вы уж простите. И ей в том числе.
Быстро набирает номер телефона Юли, но в трубке слышны только длинные гудки. Ира подходит к зеркалу над умывальником и начинает прихорашиваться, исподволь, в зеркале, наблюдая за Максимом. Он теперь набирает номер телефона Сомова…
ГОЛОС В ТРУБКЕ. С вами говорит автоответчик Ильи Сомова…
Максим с кислым видом отводит трубку от уха и медленно, что-то обдумывая, возвращает трубку на место. Голос в трубке продолжает звучать достаточно громко, так, что его слышит Ира.
ГОЛОС В ТРУБКЕ /продолжает/. У вас есть ровно одна минута, чтобы передать ему необходимую информацию…
Ира с детским озорством выхватывает трубку из рук Максима.
ИРА /в трубку/. Чао-какао, Илья Владленович! Это я! Как вы там без меня? Пропадаете, небось? А я благополучно вживаюсь в роль, уже почти на грани сумасшествия! /Подмигивает Максиму./ От любви! К сожалению, не к вам! Адью!
Ира кладет трубку на место, видит изумленное лицо Максима и некоторое время , как ребенок, громко хохочет.
ИРА /с трудом останавливает смех/. Это мой режиссер. Я у него буду сниматься. Он что, у вас стоит на учете, как душевнобольной?
МАКСИМ /приходя в себя. После паузы./ А вы знаете, где он сейчас?
ИРА. Нет, не знаю. Но можно позвонить в съемочную группу. /Берет сумочку, роется в ней./ У меня есть телефон…
МАКСИМ /берет ручку и готовится записывать/. Потрясающе, как все-таки поразительно тесен мир!
ИРА. Особенно мир кино… Вы же где работаете?.. /На дне своей сумки среди всяких безделушек она видит свою записную книжку. На секунду задумывается. Озабоченно./ Что-то не могу найти! /Начинает вытаскивать из сумки расческу, кошелек, флакончик с духами…/ Странно, нету! /Широко распахивает сумку — она теперь пустая, только на дне ее виднеется записная книжка. Естественно, Максим в сумку даже не пытается заглянуть. Он смотрит на Иру с жалобным видом, держа на весу авторучку. Ира принимается складывать свои безделушки обратно в сумку./ Где же я ее оставила?… А! На даче! Точно!
МАКСИМ. А если узнать через ваших знакомых?
ИРА. Как — без телефонной книжки-то? /Смотрит на удрученное лицо Максима./ Знаете, мне совсем не светит сегодня ехать на дачу, но если вы составите мне компанию…

ГОСТИНАЯ В ДОМЕ СВЯЩЕННИКА. ЭКРАН ТЕЛЕВИЗОРА.
Крупным планом лицо Юли, стоящей в очереди на помазание в часовне Блаженной Ксении: вязаный капюшон мягкими складками ниспадает с ее точеной головки, тонкие руки в волнении мнут на груди ленты ее белого платья…
Это Илья просматривает на «видике» материал, снятый им накануне в Петербурге.
Вот Юля, опустив глаза, делает шаг к священнику, который крестообразно помазывает ей елеем лоб, вот поворачивается она от него, поднимает глаза и видит перед собой камеру. Глаза ее округляются от изумления и испуга. Она проходит мимо камеры и скрывается в выходящей из часовенки толпе. /Эти кадры мы уже видели./
Илья включает ускоренный прогон, и лишь когда панорама приближается к мраморной раке, восстанавливает нормальную скорость. В кадре, среди цветов, украшающих раку, появляется горка молитвенных записок… Илья останавливает изображение, достает из кармана смятый листок и читает знакомую запись: «СВЯТАЯ КСЕНИЯ, ПОМОГИ МНЕ СТАТЬ АКТРИСОЮ. УМОЛЯЮ. ЮЛЯ.»
От остановленного кадра с горкой записок Илья ускоренно отматывает изображение к моменту помазывания, и вновь смотрит, как округляются глаза от изумления и испуга при виде камеры у Юли. Вот она ближе — к священнику, вот поворачивается от него и вдруг — эти огромные, озаренные глаза. Глаза, увидевшие перед собой Чудо… И этим Чудом была его камера!
Илья останавливает изображение, отворачивается к окну и задумывается, словно силясь вспомнить что-то. Раскрывает папку с материалами к фильму о Ксении, перебирает фотопробы. Мелькают изображения известных и неизвестных актрис в гриме Ксении, среди них и фотопробы Иры Жатовой…
За его спиной из спальни Нонны выходит Вера, бесшумно пересекает гостиную и останавливается перед телевизором.
ВЕРА /глядя на телеэкран/. Это что — ваш новый фильм?
Илья оглядывается и смотрит на нее, пытаясь из своих мыслей продраться к тому, что она сказала.
ИЛЬЯ /после паузы/. Нет, это еще не фильм. Это называется «освоение натуры». /Смотрит на вновь запущенное им изображение на телеэкране. Как бы размышляя вслух, говорит больше для себя, чем для Веры./ А что, если в самом деле начать с этих кадров? Пусть на видео, любительской камерой — это даже точнее… /Останавливает изображение. Мысль эта все больше нравится ему./ Вера, вы просто волшебница! /Снова рассматривает крупный план Юли./ Кого мне напоминает эта девушка? /Поворачивается к Вере./ Может, вы и это подскажете?
Вера внимательно рассматривает лицо Юли. Морщит лоб. Задумывается.
ВЕРА /озарившись/. Вы же фильм снимаете о Ксении Блаженной, да? Так, может, она на нее похожа? У вас есть икона, где она молодая?
Илья выуживает из своей папки картонную иконку Ксении размером с записную книжку и вставляет ее за рамку телевизора в уголке экрана, так что Юлино лицо и лик Блаженной оказываются рядом. На иконке Ксения представлена в облике молодой женщины в покрывале, одна рука протянута как бы для милостыни /или чтобы подать милостину/, другая держит посох. Илья подгоняет стоп-кадр так, чтобы Юлино лицо и лицо Ксении были в одинаковом ракурсе. Теперь ясно видно физическое сходство двух юных женщин, разделенных двумя веками, этих двух взглядов, одновременно скорбных и преисполненных верой…
ВЕРА /завороженно следя за манипуляциями Ильи/. Господи, как похожи! Снимите ее! Вот будет реклама: девушка из толпы в роли святой! Вы хоть телефон-то у нее взяли?
ИЛЬЯ /неудовлетворенный сходством Юли и Ксении/. Что за романтические бредни, Вера! Сотни прекрасных актрис, профессионалок, без работы! Вынуждены идти чуть ли не на панель за кусок хлеба, а я буду брать с улицы! Кому это нужно?
ВЕРА /игриво/. А чего вы мне предлагали сниматься?
ИЛЬЯ. Проверка! Я предположил, что вы выше этого, и не обманулся!
ВЕРА /самодовольно, но с иронией/. Да, я выше этого: я хочу быть вашей любимой женщиной. Вы не женаты? Возьмете?
ИЛЬЯ /улыбаясь/. Хорошо, я подумаю!
ВЕРА. Подумайте, не буду вам мешать! /Исчезает в дверях./
Илья, чуть усмехнувшись, возвращается к Юлиному плану, застывшему на экране телевизора.
ИЛЬЯ /задумчиво/. Да, жаль… /Подходит к окну./
Вдали, у колодца, Илья видит Юлю, Лилю и еще нескольких «мелких» из свиты Арины. Доносится смех, веселые возгласы. Юля, вместо того, чтобы играть примерного мальчика-помощника, устроила целую интермедию. Дети на коромысло «Максиму» для равновесия одновременно с двух сторон вешают по ведру с водой. «Максим», пошатываясь под их тяжестью и с трудом управляя коромыслом, делает несколько пьяных зигзагов, и вот, наконец, видимо, в очередной раз, падает, выплеснув воду на себя и на малышей. Вопя от восторга, дети несутся к колодцу, где им из бадьи тут же наливают новую воду, и импровизированная клоунада повторяется. Со стороны храма раздается мерный колокольный звон, приглашающий на вечернюю службу…

УЛИЦЫ МОСКВЫ. ВЕЧЕРЕЕТ.
Машина Иры мягко плывет по ведущему за город шоссе.

САЛОН «БМВ».
Ира, как всегда за рулем.
Максим с удивлением рассматривает глянцевую картонную иконку (точно такую же, какую Илья примерял к Юлиному крупному плану). Видимо, он только что обнаружил ее в Ириной книге, которая сейчас лежит у него на коленях.
ИРА /опережая его вопрос/. Это Ксения Петербуржская. Святая.
МАКСИМ. Откуда она у вас? Так все странно получается: на днях я уже держал в руках икону этой святой, правда, там она была старушкой, я бы здесь ее не узнал…
Смотрит на Иру. У той озабоченной лицо, она словно не слышит Максима. Он возвращает иконку и книгу на место.
МАКСИМ /заботливо/. Ира, что с вами? Устали?
ИРА. Если честно, то да. Ужасно. Не представляю, как мы обратно поедем. Сердце так болит, перекурила, наверное.
МАКСИМ. Давайте я поведу машину.
ИРА /после паузы, в которой удивление/. Ну так ведите!
Она решительно притормаживает машину, и на ходу, не дав Максиму опомниться, пересаживается ему на колени, освобождая место за рулем. Мгновение он держит ее на руках, потом, смеясь, пересаживается к дверце, а сам продвигается к рулю. Уверенно кладет руки на баранку, увеличивает скорость, Ира, улыбаясь, наблюдает за ним.
МАКСИМ. Я за рулем с пеленок. У меня дед был директором автозавода в Тольятти. Он каждый год менял машину, и первого за руль сажал меня.
ИРА /восхищенно/. То-то я сразу почувствовала в вас породу. Значит, дед — директор завода, а кто тогда отец? Давай будем на «ты»!
МАКСИМ. Давай! /Лукаво./ Только лучше поговорим не о моей родне, это скучно, а о твоем режиссере.
ИРА. Моем?! /Морщит носик./ Он такой же мой, как и твой.
МАКСИМ. Так я и поверил! Актрисы любят своих режиссеров, они же для них — «пигмалионы».
ИРА /весело/. Этот — не Пигмалион. А если честно… мы с ним два сапога пара. Очень похожи. Очень понимаем друг друга, видим друг друга насквозь, — и поэтому абсолютно равнодушны друг к другу! /Поворачивается к Максиму./ Ну как, доволен?
МАКСИМ /лукаво/. Не совсем… Ты же любишь как раз тех, кто равнодушен к тебе.
ИРА /поддерживая его игру/. Ты что, ревнуешь? Это нечестно! Ты же обещал…
МАКСИМ /как бы оправдываясь/. А ревность это не признак любви, наоборот, кто ревнует — тот любит только себя! /Победоносно смотрит на нее./
ИРА /как ребенок/. Хи-и-и-тренький!..
И они опять смеются.
В окнах машины уже мелькают загородные пейзажи…

ДЕРЕВНЯ ОКАТОВО. ВНУТРИ ХРАМА.
Храм огромный, богато убранный, частью отремонтированный, а частью еще в лесах. Народу немного, в основном те, кто живет в доме священника, да несколько старушек из деревни. Идет всенощная. Поет хор.
Юля стоит перед большой иконой всем святым и ставит свечку. Губы ее шепчут слова благодарности… Илья стоит недалеко от нее и сосредоточенно думает о чем-то, взглядом упершись в пол…
Отец Михаил принимает исповеди. Теперь его, облаченного в рясу, трудно узнать. Вот от него отходит Сережа, целует крест и Евангелие, и подходит Нонна. Что-то тихо начинает говорить. Илья поднимает голову и смотрит в ее сторону. Нонна, окончив исповедь, опускается на колени, отец Михаил накрывает ей голову епитрахилью и читает отпускную молитву.
В глазах Ильи — смешанное чувство: то ли ревности, то ли зависти. Нонна отходит от священника к кресту, отец Михаил оглядывается, все ли подошли, кто хотел. Из своего угла к нему быстро подходит Илья.
ИЛЬЯ /тихо, отцу Михаилу/. Давно не исповедовался… Хотел именно тебе.
ОТЕЦ МИХАИЛ. Ты не мне, ты Богу исповедуешься.
ИЛЬЯ. Да-да, конечно. Главный мой грех — хочу, чтоб меня любили, все.
ОТЕЦ МИХАИЛ /без эмоций/. Прости, Господи! /Крестится./
ИЛЬЯ. Хочу всеми обладать, всеми! И дело не в похоти, больше всего я люблю душу — чужую…
ОТЕЦ МИХАИЛ. Прости, Господи! /Крестится./
ИЛЬЯ /все более горячась/. Управлять ею, владеть. А зачем – и не знаю… Может быть, сама моя профессия — порочная. Все время творить свой мир из людей.
ОТЕЦ МИХАИЛ. Прости, Господи! /Крестится./
ИЛЬЯ. Наверное, Нонна права, что прошлый раз выгнала меня. Она знает меня лучше, чем я сам себя, и это мучает меня. Мне, наверное, подсознательно хочется ее обмануть, и тебя обмануть… Что я другой… Что меня любят… А меня никто не любит!
Ждет реакции отца Михаила, тот все так же смотрит куда-то в пол и ждет, будет ли еще что-то сказано. Боковым зрением Илья видит Юлю. Она останавливается перед иконой Богоматери и расширенными от волнения глазами следит за колеблющимся светом тоненьких свечей. В их мягком пламене ее лицо кажется девственно чистым и непорочным…
ИЛЬЯ /так и не зацепив отца Михаила, уже тусклым голосом/. А обманываю только себя!.. Я самый грешный из людей. Иногда мне кажется, что я сам Антихрист!
ОТЕЦ МИХАИЛ. Прости, Господи! /Накрывает голову Ильи епитрахилью и читает отпускную молитву./
Юля видит, как Илья целует крест, потом Евангелие, и радостно улыбается ему навстречу.
ИЛЬЯ /подходя к ней, шепотом/. Поздравь меня, я сейчас чистый, как невылупившаяся горошина!

ПОДМОСКОВЬЕ. ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР.
Белая «БМВ» мягко плывет по загородному новенькому шоссе. Свет фар освещает солидные коттеджи, белеющие сквозь заросли садов и участков.
Машина разворачивается к чугунным ажурным воротам и останавливается.

САД ПЕРЕД КОТТЕДЖЕМ.
Две фигурки не спеша идут по слабо освещенной, выложенной белым гравием, дорожке. По обеим сторонам газоны — с большими кустами роз.
МАКСИМ. Розами как пахнет! И сколько их…
ИРА. Это все дедушка. Розы — его хобби.
МАКСИМ. А что вы его в пансионате держите? Ему здесь бы сидеть да этим воздухом дышать.
ИРА /сдержанно/. А кто за ним ухаживать будет? Родители вечно за кордоном, у меня съемки. Да, я так и не поняла, зачем тебе Сомов?
Они уже стоят у двери дома. Ира достает ключи и открывает дверь.
МАКСИМ. Одна моя пациентка связана с ним, ее надо срочно разыскать.
Ира распахивает дверь, находит выключатель, яркий свет вспыхивает, освещая холл.
ИРА /с юмором/. Опять какая-то пациентка! Сколько их у тебя? Интересно, а я за кого у тебя числюсь? Тоже пациентка? С манией преследования?!? /Хохочет от двусмысленности своей фразы./
Кокетливо сбрасывает с ног туфельки, которые летят в разные стороны холла, и идет к столику, на котором стоит телефон. Повернувшись спиной к Максиму, вытаскивает из своей сумочка записную книжку и поднимает руку с ней, чтобы показать Максиму.
ИРА. Вот она, твоя долгожданная! /Кладет книжку у телефона./ Да ты проходи, что стоишь!
Максим у порога закрывает за собой дверь.

ХОЛЛ НА ДАЧЕ ИРЫ. СМЕЖНАЯ С ХОЛЛОМ КОМНАТА.
ИРА. Как я устала! /Повернувшись к Максиму./ Можно я полежу пять минут, потом перекусим что-нибудь и поедем обратно?
МАКСИМ /ласково/. Конечно, отдохни! /Направляется к телефону./
ИРА /ревниво/. А ты пока сделаешь «ряд звонков», да? Но к Сомову, в съемочную группу, надо утром, сейчас уже поздно.
МАКСИМ. Ну я тогда на работу и еще там одной…
ИРА /вскрикивает/. …пациентке?!? Нет, это переходит всякий предел! Я протестую!
Преувеличенно демонстративно открывает дверь в смежную комнату и плюхается там на широкую тахту.
Максим, сдерживая улыбку, садится в кресло у телефона, бросает рядом сумку и быстро набирает свой рабочий номер.
МАКСИМ /в трубку/. Марина?… Ну как там Галина Сергеевна?… Значит, без изменений?… Что? /Кричит./ Ни одной медсестры? Вы что с ума сошли?.. Да сколько у нас старух за девяносто, а ей восемьдесят два! Десять лет еще может жить спокойно!..
Дверь смежной комнаты за спиной Максима полуоткрыта, и на тахте хорошо видна Ира, которая лежит, закинув руки за голову и внимательно прислушивается — лицо у лее приобретает странное выражение: напряженное и что-то выжидающее.
МАКСИМ /после длинной паузы, заканчивая разговор уже в другой, более миролюбивой интонации./ Ну ладно, не сердись. Будем надеяться на лучшее. Я утром еще позвоню. Пока. /Пальцем нажимает на рычаг телефона и набирает еще один номер./

КВАРТИРА ЮЛИ. ПРИХОЖАЯ.
Все так же горит слабый свет в коридоре, все так же призывно, но безответно звенит телефон… И по-прежнему загадочно улыбается, нарисованная легкими карандашными линиями, дама в бальном платье на пожелтевшей фотографии…

ХОЛЛ НА ДАЧЕ ИРЫ. СМЕЖНАЯ С ХОЛЛОМ КОМНАТА.
Максим с озабоченным лицом кладет трубку на место и какое-то время сидит, что-то обдумывая. Вдруг замечает перед собой «домашний кинотеатр». Максим поворачивает голову, в сторону смежной комнаты, видит Иру, лежащую с закрытыми глазами. По ее спокойному, но усталому лицу видно, что она заснула. Максим нагибается, достает из своей сумки кассету, на цыпочках подходит к двери комнаты, где спит Ира, и плотно прикрывает ее. Потом вставляет кассету — на большом экране возникает серебристое изображение невесомой танцовщицы — звучит музыка Чайковского…

ДОМ СВЯЩЕННИКА. ИНТЕРЬЕР И ЭКСТЕРЬЕР.
Отец Михаил с небольшим своим хором, гостями и домочадцами, совершают освящение дома. Кропит его святой водой — внутри и снаружи. Так начинается долгожданное новоселье…

ДВОР ДОМА СВЯЩЕННИКА. ВЕЧЕР.
Деревенский вечер темный, но во дворе светло от свечей на столе, от настольных ламп, специально выставленных на подоконники в доме и от китайских фонариков, развешанных на деревьях. В причудливых отсветах этих огней фантастически красивыми кажутся гирлянды из полевых цветов над столом и натюрморты из фруктов и сладостей на больших глиняных блюдах. За столом сидят уже только взрослые и о чем-то оживленно разговаривают, молодежь танцует… Вдруг черное небо над столом освещается разноцветными светящимися снопами салюта. Раздаются ликующие крики молодых, которые танцуют под магнитофон на опушке леса, устроив там себе импровизированную танцплощадку… Все поворачиваются в сторону колокольни…
ХРАМ. КОЛОКОЛЬНЯ.
Оттуда, с балкончика, Илья и Юля бросают бенгальские огни и стреляют из сигнального пистолета. Им сверху очень хорошо видно, как красиво светятся разноцветные огни в черном пространстве, осыпая рассыпающимися искрами и стол с самоваром, и цветы, и фонари, и лица людей. Восторженное и благодарное «ура» доносится до них.
ЮЛЯ /Илье/. Как вы здорово придумали! Такой сюрприз для всех! /И она в порыве переполняющих ее чувств, чмокает Илью в щеку./
ИЛЬЯ /охлаждая ее порыв/. Да никакой это не сюрприз! Это я для съемок приготовил… /Еще раз выстреливает из сигнального пистолета./ Примериваюсь! Так будет в моем фильме, смотри! /Руками словно бы кадрирует вид внизу./ Бал в поместье молодых супругов, Ксении и Андрея Петровых: музыка, парк, вода, лодки, фейерверки. Счастливая Ксения танцует… Любимый муж кружит ее… И вдруг — его внезапная смерть…
Юля завороженно слушает его, глядя на него широко раскрытыми глазами.
Илья кладет ракетницу на перила балкончика, зажигает бенгальский огонь и подносит к ее липу.
ИЛЬЯ /проверяя какие-то свои подозрения/. А ты видела, как я тебя снимал в часовне?
ЮЛЯ /испугавшись/. Нет!… Видела камеру, но кто за камерой — не видела!
ИЛЬЯ. Правда? И когда дыней угощала, не знала, что это я снимал?
ЮЛЯ /почти возмущенно/. Нет, что вы?!? /Что-то вспоминает./ Только потом…
ИЛЬЯ /въедливо/. Когда потом?
ЮЛЯ /спохватываясь/. Ну потом… уже в дороге, когда вы сами сказали… /Вконец расстроившись от того, что лжет, отодвигается от Ильи и перегибается через перила балкона, словно ее заинтересовало что-то внизу./

ДВОР ДОМА СВЯЩЕННИКА.
Взрослые по-прежнему сидят за столом, сгрудившись у самовара. Среда них и Нонна. Обняв Лилю И слегка покачиваясь, она слушает гостей. Из рук в руки переходят большие цветные фотографии.
СЕРЕЖА /продолжая свой рассказ/. …Он перестал ощущать жизнь, почувствовал себя, как во сне, и чтобы как-то вернуть это ощущение жизни, взял и сунул левую руку в печку. Вполне осознанно, левую, а не правую, рабочую…
С фотографии на Нонну смотрит лицо красивого молодого человека — кисти левой руки у него нет, забинтованная культя.
СЕРЕЖА. И вытащил только тогда, когда она у него сгорела.
Нонна, рассмотрев фотографию, передает ее отцу Михаилу. Тот Арине.
АРИНА. Там, конечно, не без патологий. Но все равно…
ОТЕЦ МИХАИЛ. Да, сейчас почти все не живут, а так… Грезят!
АРИНА. Кто это сказал: «Жизнь — есть сон»?
СЕРЕЖА. А в самом деле, что сделать, чтоб проснуться? Неужели руку в печку, чтоб сгорела заживо?
ОТЕЦ МИХАИЛ. Надо душу свою так ожечь, чтоб в ней грех сгорел. Только тогда мы увидим жизнь во всей ее красоте и радости…
Над столом опять рассыпается фейерверк светящихся золотых искр…

ХРАМ. КОЛОКОЛЬНЯ.
Выстрелив, Илья принимается заряжать ракетницу новым патроном, продолжая наблюдать за Юлей краем глаза. Та продолжает делать вид, что внимательно разглядывает сидящих внизу.
ИЛЬЯ. Чего ты там все высматриваешь? /Протягивает ей заряженную ракетницу./ Теперь ты! Мы ведь на «ты», не забывай! /Она благодарно улыбается ему и берет ракетницу./ А я уже успел просмотреть материал, ну, тот, что отснял в часовне… Здесь, на видике. /Внимательно следит за реакцией Юли./ Ты там таким длинным крупным планом…
Юля, зажмурившись от ужаса, обеими руками нажимает на курок и выстреливает в небо. Белый огонь, как абажур, зависает над длинным столом в саду, освещая лица сидящих за ним. Ярче всех — Нонну.
ЮЛЯ /лишь бы что-нибудь сказать/. Нонна — такая странная — в шляпе… Сейчас так не ходят.
ИЛЬЯ. Тебе что, она не нравится?
ЮЛЯ. Наоборот, очень нравится! Она ни на кого не похожа, такая свободная, спокойная…
ИЛЬЯ. Да, она умеет носить одежду. Она же художница по костюмам. Мы вместе учились в театральном, все втроем. Тогда я и не помышлял о работе в кино, Нонна не думала, что станет деревенской «матушкой», а Мишка и знать не знал, что будет отцом Михаилом…
ЮЛЯ /успокоенная, что разговор перешел в другое русло/. Что-то не пойму, священники разве в театральном учатся?
ИЛЬЯ /смеется/. Нет, конечно, это он уже потом. А тогда он учился на музыкальном отделении, у него — бас, прекрасный бас.
ЮЛЯ. Тоже мне — священник! Отбил у тебя любимую!
ИЛЬЯ. Да говорю тебе — он потом стал священником, после того, как они поженились. Да и почему «отбил»? Наоборот, спас! /Тень неприятного воспоминания проходят по его лицу./ Она ведь тяжело заболела — уже после того, как мы расстались — опухоль мозга. Сразу превратилась в калеку. Представляешь, что это было для молодой женщины, да еще такой красивой, темпераментной?… Тут Миша и предложил ей руку и сердце…
ЮЛЯ /после паузы/. Вы ее очень любили?
ИЛЬЯ /тоже после паузы/. Когда мы были вместе, я жил, когда она ушла от меня — я умер. Я жил надеждой, что она полюбит мою душу, но душа-то моя ей как раз была не нужна, ей нужен был… /Он осекается./ Ладно, ты еще слишком молода, чтобы все понять, короче, Юля, ты путешествуешь с мертвецом! Я — мертвый… /Вместе с Юлей смотрит вниз, на Нонну./ А шляпы она не снимает никогда. Ей же череп долбили, и они защищают ей голову, мало ли заденешь обо что. Это же сразу по мозгам, в чистом виде. У тебя вон какая черепушка для защиты /легонько стучит по голове Юли кулаком/, а у нее нет. Потрогаешь, а там мякенько!
Юля, ошеломленная, едва дышит. Только переводит глаза с Ильи на Нонну внизу, потом на отца Михаила. Они о чем-то разговаривают с Сережей. Их головы, склоненные над фотографиями, совсем рядом.
ИЛЬЯ /ревниво/. Сколько ее знаю, она вечно в окружении свиты. И этот подозрительный Сережа всегда рядом торчит — «вечный жених»… Ладно, хватит о них! /Обнимает Юлю за плечи./ Пойдем танцевать! Да, но как же?! Ты же у нас Максим! /Смеются./
Он подает ей руку, а сам ногой осторожно нащупывает в темноте лестницу. Она очень крутая и узкая — идти по ней трудно…
ИЛЬЯ /возвращаясь к началу разговора/. Хочешь посмотреть, как ты выглядишь на телеэкране? Можно прямо сейчас?
ЮЛЯ /отрезает/. Нет, не хочу!
ИЛЬЯ. Ты там похожа на Блаженную Ксению в молодости… /Юля молчит, потрясенная./ Но ты мне еще кого-то напоминаешь, кого — не пойму!
Какое-то время они молча спускаются по лестнице. Снизу доносятся веселые голоса, смех, музыка…
ЮЛЯ. А почему вы так спросили меня: видела ли я вас за камерой?
ИЛЬЯ /после паузы, осторожно/. Потому что я несколько раз обжигался на том, что становился средством в чужих руках… Например, актрисы в какие только авантюры не пускаются, чтобы выбить из меня себе роль.
ЮЛЯ. Нет, что вы! /Подумав./ Просто столько знаков, что наша встреча не случайна… /По-детски./ Вот даже сейчас: вы сказали, что «умерли», ну, образно говоря, а я почему-то в вашей одежде. И получается, что я, как Ксения, спасая вашу душу, живу за вас!
ИЛЬЯ /перебивает насмешливо и с вызовом/. Ксения любила своего покойника, назвалась его именем. А ты кого любишь и кем назвалась?
ЮЛЯ /нахмурившись/. Любовь ведь разная бывает.
ИЛЬЯ /насмешливо/. Ты хочешь сказать, что у тебя ко мне любовь духовная, бескорыстная? /Юля неопределенно пожимает плечами./ Ладно, поживем — увидим: тайное всегда становится явным…
Он первым спрыгивает на землю, протягивает руки к Юле и, взяв ее за талию, некоторое время держит на весу. От этого неожиданного полета Юля только счастливо и протяжно ахает …

ДВОР ДОМА СВЯЩЕННИКА. ЛУЖАЙКА У ЛЕСА. ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР.
Юля танцует в групповом танце. Рядом Илья танцует с Верой. Вера висит у него на шее и звонко хохочет, а он рассказывает ей что-то веселое, слишком близко касаясь ее уха. Юля засовывает руки в карманы и выходит из круга. Вдруг видит Лилю, которая скромно стоит у дерева, а глаза и выражение лица у нее точно такое же, как у Наташи Ростовой на балу. Юля твердым, пружинистым шагом подходит к ней и приглашает на танец. Лиля расцветает в смущенной улыбке, неуклюже шагает ей навстречу, и они начинают танцевать вдвоем, как парень с девушкой. Илья отвлекается от Веры, он пристально смотрит на Юлю, она встречает его взгляд, он подмигивает ей. Руки Веры крепче обвиваются вокруг его шеи… Что-то в душе Юли напрягается: она начинает танцевать по-другому: лихачить и комиковать. ЛИЛЯ в ответ громко и радостно смеется, движения у нее тоже становятся более раскованными и уверенными. Илья с Верой в танце незаметно уходят в тень, он делает вид, что слушает молодую женщину, а сам неотступно следит за резвящейся в болезненно-истерическом состоянии Юлей. Высматривая среди танцующих свою дочь, к ним приближается Нонна.
ЛИЛЯ /Юле/. Мама! Моя мама пришла! Можно она с нами?
Юля сходу, не останавливая танца, берет за руку Нонну и тянет ее к себе. Теперь они танцуют втроем. Лиля в восторге.
ВЕРА /увидев танцующую Нонну/. Ей же нельзя делать резких движений!
ИЛЬЯ /Вере/. Она с ума сошла! Прости! /Оставляет ее одну и решительно идет к лихой «троице «./ Пардон, господа! /Это он Лиле и Юле. Обнимает Нонну и уводит ее в танце./
Он держит ее нежно и сильно, так, словно защищает невидимым непробиваемым панцирем, и ведет так легко и плавно, словно она невесомая. В глазах Веры, стоящей теперь в одиночестве в кустах — растерянность. Юля продолжает танцевать с Лилей, вдруг она порывисто хватает ее за руку, и они, как непослушные, избалованные дети, принимаются носиться среди танцующих и мешать им…
Илья смотрит на Нонну, а она на него: в ее взгляде смесь боли и тоски, отчаяния и протеста, смирения и усталости.
Юля выбегает из круга танцующих и, оглянувшись на Нонну и Илью, незаметно уходит в темноту…

ХОЛЛ НА ДАЧЕ ИРЫ. СМЕЖНАЯ С ХОЛЛОМ КОМНАТА. НОЧЬ.
На экране принц Дезире пробирается сквозь темный и сказочный лес, то и дело оглядываясь на грозные тряпичные кроны и делая бесшумные пируэты…
Вдруг дверь смежной комнаты за спиной Максима открывается, и в комнату входит Ира. Вид у нее сонный, она сладко потягивается.
МАКСИМ /оглядываясь на нее/. Отдохнула? Сейчас поедем, досмотрю…
Ира опускается на медвежью шкуру рядом с креслом, в котором сидит Максим. Некоторое время они оба смотрят на экран.
Там уже идет действие расколдовывания спящей красавицы: она лежит в хрустальном гробу, принц наклоняется над ней и целует…
ИРА /почти брезгливо/. Иногда мне кажется, что я тоже «спящая красавица», в том смысле, что не живу, а существую. Только в отличие от этой /кивает на экран/ я не верю в поцелуи, которые могут оживить. К сожалению, по жизни, если ты родился мертвым, то так до смерти и останешься мертвым.
МАКСИМ /улыбаясь ее каламбуру/. Этот поцелуй особый. Он с лицензией. /Ира удивленно поднимает брови./ Лицензия — это разрешение. Поцелуй с лицензией, это поцелуй с мистической силой оживления. Здесь /кивает на экран/ эту силу дала добрая волшебница. Если перевести эту сказку на язык нашей жизни, то вот в христианстве — таинство венчания. Видела его? /Ира кивает головой./ Оно тоже обладает мистической силой, как бы от Бога дается разрешение молодым на право любить, включая сюда даже право получать удовольствие от сексуальной жизни.
ИРА /ахает/. Кажется, это то, что касается и моих проблем!
МАКСИМ /серьезно, как врач/. Да это касается почти всех нас, грешных. И я думаю, у венчанных, по-настоящему верующих, конечно, гораздо меньше этих проблем, чем у нас, с нашей, так называемой «свободной любовью».
ИРА /дотошно/. Почему?
МАКСИМ. Да потому, что над нами тяготеет табу, запрет, заложенный в заповедь, даже если мы с этой заповедью не знакомы. Мы генетически несем его в себе, и никакая «сексуальная революция» его не может истребить!
ИРА /восторженно/. Ты меня потрясаешь! /Снизу вверх смотрит на него восхищенными глазами./ Ты такой умный! Ты мне безумно нравишься! /Максим слегка улыбается, но взгляд от телевизора не отрывает./ А интересно, как ты ко мне относишься, только честно, как договорились?
МАКСИМ /после длинной паузы, в которой он смотрит на юную танцующую Галину Сергеевну/. Если честно, то сам не пойму… Какое-то беспокойство… /Кивает на экран./ У этой балерины инфаркт, может быть, сейчас она умирает…
Встает и подходит к большому балконному окну. Долго смотрит на тревожно трепещущие темные густые заросли листьев…
ИРА /пряча в голосе уязвленность/. Я спрашиваю, как ты относишься ко мне, а не к ней!
МАКСИМ /после паузы, решительно/. Как бы я к тебе не относился, ты просила меня не влюбляться, я дал тебе слово мужчины, вернее, слово… /поворачивается к ней я с юмористическим видом угрожающе поднимает указательный палец/ …»супермена»! Так что нечего тут меня соблазнять… /Подходит к ней./ Знаем мы все эти женские провокации… /Берет ее за руки./ Подъем! Надо ехать!
Он тянет Иру за руки, но она, как упрямый ребенок, словно только и ждала этого, зависает у него на руках, изображая свою полную «неприподъемность». Максим подхватывает ее за руки повыше, но не тут-то было: она совсем откидывается от него и, умирая со смеху, изо всех сил ногами и всем телом упирается в пол. Максим наклоняется ниже, и уже в невольной шутливой борьбе, отвечая на ее игривый вызов, подхватывает ее под колени и поднимает на руки. Ира обхватывает его руками за шею и замолкает, уткнувшись всем лицом ему в шею. В комнате наступает тишина. Только с экрана льются тихие заключительные такты балета «Спящая красавица». Прижимая девушку к себе, Максим какое-то время смотрит на мерцающий голубой экран, словно решая что-то. И решив, крупно шагает в сторону открытых дверей освещенной торшером спальни, где виднеется широкая тахта.
Подходит к ней и осторожно опускает на нее Иру. Присаживается рядом.
ИРА /нетерпеливо/. Ну что ты?! /Тянет его к себе./ Меня знобит!
МАКСИМ /грустно/. Я не хочу, чтобы ты меня так быстро возненавидела. Я пойду, как раз успею к последней электричке.
Наклоняется и целует Иру в лоб. Встает и идет к двери, по пути неловко задевает журнальный столик, сбив с него какой-то блокнот, на голубой обложке которого типографским шрифтом набрано: «БЛАЖЕННАЯ», КИНОСЦЕНАРИЙ, РЕЖИССЕРСКАЯ РАЗРАБОТКА ИЛЬИ СОМОВА, МОСФИЛЬМ». Максим быстро поднимает его, и, не прочитав надписи, кладет на место и выходит из комнаты, затворив за собой дверь.
Ира остается лежать неподвижно. Знакомое уязвленное выражение появляется на ее лице, но скоро стирается выражением пресыщенности и усталости. Она закрывает глаза. Теперь лицо у нее неподвижное и бледное, как у «спящей красавицы» на телеэкране…

ДОМ СВЯЩЕННИКА. КОМНАТА ЮЛИ.
Горит свет. Юля, одетая, с закрытые глазам, лежит на диванчике. Но чувствуется, что она не спит…
С улицы доносятся веселые голоса и смех, отдельные прощальные слова -новоселье закончилось, и паства отца Михаила расходится.
Юля вдруг открывает глаза, садится на постели, нагибается и достает из своего рюкзачка белую сумочку, а из нее — иконку Блаженной Ксений. В какой раз перечитывает прощальные слова матери: «ПРОСТИ, ДОЧЕНЬКА, ЧТО ОСТАВЛЯЮ ТЕБЯ ОДНУ. ХРАНИ СЕБЯ. МАМА». Юля переворачивает иконку изображением к себе, ставит на стол, а сам встает перед ней на колени.
ЮЛЯ /шепотом/. Святая Ксения, милая, любимая, я верю, что ты помогаешь мне, верю и вижу. Прости, что я обманула Илью. Я ведь решилась с ним поехать только тогда, когда увидела в машине камеру, получается, что корыстно, а ему сказала, что бескорыстно. Что мне делать, милая Ксения? Помоги! После того, как у нас все так вышло, я ни в чем не могу ему признаться. Единственное, что я могу, полюбить его несчастную душу так, как он хочет, и как ее никто не любил, чтоб она ожила… Святая Ксения, дай мне сил, чтобы любить, верить и надеяться… /Пылко целует иконку./

КУХНЯ В ДОМЕ СВЯЩЕННИКА.
На кухне, около горы вымытой посуды, подперев голову рукой, сидит Нонна и о чем-то думает. На пороге появляется отец Михаил.
ОТЕЦ МИХАИЛ. Ну что, Лиля спит?… А ты что сидишь? Устала ведь!
НОННА /улыбаясь/. Вот и новоселье справили, Мишенька! Заживем, да? Макс скоро приедет! /Муж подходит к ней совсем близко, и она прячет лицо у него на груди./ Я так благодарна всем. Я их ужасно люблю. /Поднимает глаза к мужу./ Только вот Илья, все настроение испортил!..

КОМНАТКА ЮЛИ. КОРИДОР.
Юля прячет свой рюкзачок с реликвиями под диван и, настороженная доносившимся разговором, поворачивает голову к двери.
ГОЛОС НОННЫ /продолжает/. Я всегда жду от него только плохого, только какого-то ужаса и кошмара!
ГОЛОС ОТЦА МИХАИЛА. А ты помолись за него, может, тебе легче станет.
ГОЛОС НОННЫ. Ни за что! Это сверх моих сил! Я, наоборот, хочу, чтобы кто-нибудь отомстил ему за меня, если ты не можешь!
Юля, удивленно прислушиваясь, подходит к двери ближе.
ГОЛОС ОТЦА МИХАИЛА /мягко/. Что значит – «я не могу отомстить»? Ты же на самом деле не мести хочешь!
ГОЛОС НОННЫ /заинтересованно/. Да? А чего же?… А вспомнила, ты мне уже говорил — освободиться от него, от его власти, да? Но как?
ГОЛОС ОТЦА МИХАИЛА. Только молитвой! /Раздается звук закрываемой двери кухни, и шаги мужчины и женщины по коридору./ В какой раз повторяю… Эх, если бы ты хотя бы на миг увидела однажды всю бездну его жалкости, весь беспредел его заблуждений, ты бы стала молиться за него и день и ночь.
ГОЛОС НОННЫ /недовольный/. Да все я видела!
ГОЛОС ОТЦА МИХАИЛА. Нет, не все, иначе бы…
Слышится мягкое хлопанье больших дубовых дверей гостиной, и голоса пропадают. Юля еще какое-то время прислушивается — в коридоре стоит тишина, тогда она приоткрывает дверь и выходит в коридор. Его освещает лунный свет из окна. Юля подходит к окну, на подоконнике, в пыли, все так же лежит забытая кем-то старая выцветшая кукла с полуободранными волосами. Юля не может понять своего состояния, у нее такое ощущение, будто бы непонятная ей, вражеская сила, спутывает все ее представления о добре и зле, белом и черном. Юля берет куклу в руки и смотрит в окно…

ДВОР ДОМА СВЯЩЕННИКА. СЕНОВАЛ.
В черном небе — ослепительно круглая, слепящая белым светом луна, светлая серебристая дорожка падает прямо в маленькое оконце сеновала. В нем под клетчатым пледом лежат Илья и Вера. Они исступленно обнимаются и целуются.
ИЛЬЯ /приходя в себя/. Тебя никто не видел, как ты шла сюда?
ВЕРА. Конечно нет! Ужасно стыдно — сеять здесь разврат. Я от себя такого не ожидала. Это ты во всем виноват — загипнотизировал меня, и я, как лунатик…
Вдруг доносится звяканье ведра, плеск выливаемой воды — Илья прикрывает ей рот. Некоторое время они, преувеличенно расширив глаза от деланного ужаса, прислушиваются… На обнаженной руке Ильи в свете луны ясно виднеется между локтем и запястьем маленькое синее сердечко, пронзенное стрелой…

ПОДМОСКОВЬЕ. ЛЕС. НОЧЬ.
Максим быстрыми шагами, отбрасывая от своего лица ветки деревьев, идет по узкой тропинке, ведущей к железнодорожному полотну. На черном небе светит круглая бесстрастная луна, и вся картина природы вокруг напоминает декорации из балета «Спящая красавица» в том последнем акте, когда принц Дезире вот так же пробивался к своей принцессе сквозь густые заросли черного леса…
Доносится свист и грохот приближающейся электрички…

ДОМ СВЯЩЕННИКА. КОМНАТКА ЮЛИ.
Горит свет, Юля сидит на диванчике, заваленном ворохом лент и кружав. У нее на коленях кукла, «умытая», с накрашенным личиком. Юля, мелкими стежками сшивая ленты и кружева, шьет ей шляпу и платье. Вдруг, словно услышав далекий зов, она отрывается от своих занятий и смотрит в окно, в черную ночь: там, в мертвом освещении луны тревожный ветер воюет с длинными гибкими ветвями старых вишен.
К о н е ц 1-о й с е р и и

Возникает титр: «День четвертый»

ЛЕС. УТРО.
Звучный щебет множества птиц… Светящиеся деревья, точно потягиваются после сна навстречу восходящему солнцу. Оно заливает лес своим светом.

КОРИДОР ДОМА СВЯЩЕННИКА. УТРО.
Нонна в ситцевом платье в цветочек и в таком же платочке, который ладно обвязывает ее маленькую круглую голову, стоит у порога Юлиного чулана и стучит в дверь. Рядом с ней Лиля, в руках у нее круглый жостовский поднос, на котором стоит стакан молока, булка и яблоко.
ГОЛОС ЮЛИ /сонно/. Войдите!
Нонна открывает дверь.
КОМНАТКА ЮЛИ.
Юля лежит и протирает глаза. Кукла рядом с ней: вымытая, с накрашенным личиком, в шляпе и платье, сделанными из кружев, лент и тесьмы, — кажется просто роскошной. И хотя Юля в целях конспирации спит одетая, эта кукла выдает ее с головой.
Нонна и Лиля недоуменно переглядываются, а потом опять смотрят на Юлю.
НОННА /голосом, не предвещающим ничего хорошего/. Здравствуй!
Лиля, очень удивленная и смущенная, ставит поднос на тумбочку.
ЮЛЯ /только сейчас оценив ситуацию/. Здравствуйте! /Вскакивает с постели, начинает поспешно обуваться./
НОННА /опускаясь в плетеное кресло/. Как тебя зовут?
ЮЛЯ. Юля.
Мать и дочь переглядываются. Юля принимает забитый и непроницаемый вид. Спохватывается, берет куклу и протягивает Лиле.
ЮЛЯ. Это я для тебя. Прости, что обманывала. Это долго объяснять.
ЛИЛЯ. А я рада! Рада! /Берет куклу в руки./ Я как увидела тебя, я подумала, ну почему ты не девочка? Так захотелось с тобой дружить! /Оглядывается на мать, показывает ей куклу./ Какая прелесть, мама, посмотри!
У Нонны напряженное озабоченное лицо. В ней клокочет возмущение против обмана, она с трудом сдерживает себя.
ЮЛЯ /кивая на куклу/. Я без разрешения взяла ваши ленты и кружева. У меня по ночам бессонница.
Поспешно собирает с пола обрезки лент и кружев и бросает их в корзину для мусора. Нонна, видимо, приняв про себя решение, вдруг становится более спокойной: ее обезоруживает виноватое поведение девушки, ее усталый и расстроенный вид.
НОННА /оценивая куклу/. Ее кто-то из гостей оставил, а мы не догадались привести в порядок. /Лиле./ Иди, тебе музыкой надо заниматься.
Лиля нехотя уходит. Вскоре из дальней комнаты доносятся звуки «Польки» Рахманинова, неуверенные и затрудненные. Нонна и Юля молчат.
НОННА. Сколько тебе лет?
ЮЛЯ. Двадцать шесть.
НОННА. Как ты могла согласиться на этот маскарад?
ЮЛЯ /растерянно/. Ну, вы знаете, Илья ставит фильм про Ксению Блаженную? /Ждет реакции Нонны, та кивает головой./ Вот он и хотел на мне размять материал. Помните, как Ксения после смерти мужа переоделась в его костюм?
НОННА /перебивает/. Ничего не понимаю! Вы актриса?
ЮЛЯ /пугаясь/. Нет!… Если бы не авария…
НОННА /гневно/. Неужели ты не понимаешь, что Ксения, переодевшись в костюм умершего мужа, прежде всего заживо похоронила себя, в полном смысле этого слова, и это не имеет ничего общего с твоей игрой в оперетку с переодеваньями? /Выразительно смотрит на Юлю./ Илья всегда был плохим режиссером!
ЮЛЯ. Простите! /Вытаскивает из-под дивана свой рюкзачок./ Я сей час же уеду, вы не беспокойтесь!
Суетливо вытаскивает из него свое белое платье, ставшее порядочно грязным и мятым, страдальчески морщится и заталкивает его обратно. Снимает со стула пиджак, хочет надеть его на себя. Нонна с брезгливым недоумением наблюдает за ее действиями, вдруг она поднимается.
НОННА /решительно/. Пойдем, я тебя одену В свое!
ЮЛЯ /прижимая к себе пиджак/. Нет, я в этом останусь!
НОННА. Ты же интеллигентная девушка, знаешь поговорку: «Нельзя в чужой монастырь приходить со своим уставом»!
Юля нехотя вешает пиджак обратно на спинку стула.
НОННА. Только сначала помоем тебе голову… /Открывая дверь комнаты и приглашая Юлю за собой./ Ты давно знаешь Илью?
КОМНАТА НОННЫ /СПАЛЬНЯ/.
Юля перед трюмо сушит волосы феном, и в зеркале разглядывает комнату. Она похожа на летний сад, вся заставлена кадками с фикусами и пальмами. На стенах, как и везде в доме, множество фотографий в рамках. С одной, самой большой, в центре композиции, на Юлю смотрит совсем юная Нонна, тоненькая, в мини-юбке, с трехлетним мальчиком на коленях. Фотография привлекает внимание откровенным диссонансом между большими грустными глазами матери и шалыми от избытка жизни, радостными глазами ребенка.
Юля переводит взгляд на живую Нонну. Та вынимает из шкафа некоторые свои наряды, сшитые, видимо, своими руками, в стиле «кантри» и бросает их на широкую тахту.
ЮЛЯ. Мне так неудобно и перед вами, и перед Ильёй.
НОННА /погруженная в свои размышления/. Ладно, забудем, ты же не специально, а Илья будет только рад, что я тебя одену, вот увидишь! /Ироническая улыбка появляется на ее лице./
ЮЛЯ /неуверенно/. Вы так думаете?
НОННА /отвлекается от рассматривания платьев/. Можно, я тебя попрошу об одной услуге?
ЮЛЯ /с готовностью/. Конечно?
НОННА /преодолевая себя/. Пойми меня правильно… Отдыхай здесь, дыши свежим воздухом, но мне не хотелось бы, чтобы в моем доме произошло что-либо, позорящее его стены, понимаешь? Это же дом священника.
ЮЛЯ /некоторое время соображает, о чем идет речь. Наконец, понимает./ Ну что вы?! … Я другого люблю! И вообще, я хочу, чтобы все было красиво: фата, цветы, а главное — венчаться!
НОННА /с просветлевшим лицом/. Ты мне все больше нравишься. У меня старший сын — жених, вот бы ему такую невесту! /Выбирает платье/.
ЮЛЯ /вежливо/. У вас еще сын есть?
НОННА. Да, он уже взрослый, в Москве живет. /Берет одно платье и протягивает его Юле./ На! Сейчас тебя оденем… как куклу!
Юля смеется, поняв ее намек, и начинает переодеваться. Продолжает глядеть на фотографию Нонны с мальчиком.
ЮЛЯ. Здесь это он с вами?
НОННА /отходя к окну/. Да. Больше двадцати лет назад. /Вздыхает./ А как будто вчера… /Грустно смотрит в окно./

ВИД ИЗ ОКНА. ДВОР ДОМА СВЯЩЕННИКА.
Илья в летней кухне сидит на бревне и чистит картошку. Рядом с ним Вера тоже хлопочет. Они о чем-то весело переговариваются и смеются. Вера отходит от плиты с ложкой супа, что ли, и дает попробовать Илье, поднося ему ложку ко рту, как ребенку.

КОМНАТА НОННЫ.
Распахивается дверь, и на пороге появляется Лиля.
ЛИЛЯ /увидев переодетую Юлю/. Какая ты красивая!
Нонна отворачивается от окна и тоже смотрит на Юлю с одобрением. Юля смущенно улыбается своему отражению в зеркале трюмо.
ЛИЛЯ /матери/. А пусть Юля поиграет мне, она так здорово умеет на пианино!
НОННА. Да она еще не поела! /Идет к дверям спальни./
КАБИНЕТ ДОМА СВЯЩЕННИКА. СПАЛЬНЯ.
Юля и Лиля сидят за пианино: Юля берет аккорды, разминая пальцы, а Лиля сидит рядом с ней в кресле, держа на руках разнаряженную куклу. Входит Нонна, держа поднос с едой, оставленный в Юлином чуланчике.
НОННА /ставит поднос перед Юлей на верхнюю крышку пианино/. Ешь! Юля с мистическим ужасом смотрит на поднос.
ЛИЛЯ. Давай быстрее!
ЮЛЯ /как бы не решаясь дотронуться до натюрморта на подносе/. Моя мама мне тоже так делала, но я думала — только она так. Она умерла — давно… /Видит перед собой лица Лили и Нонны, полные сострадания./ Не говорите никому про это! /Умоляюще смотрит на мать и дочь./ Особенно Илье. Все жалеть начинают, тоска! /Переводит разговор, обращаясь к Лиле./ Это ты мне вчера поставила такой же поднос? Проснулась — стоит…
ЛИЛЯ. Ты что — мальчику? Ты же вчера мальчиком была, забыла?
ЮЛЯ /смотрит на Нонну/. Вас вчера не было…
ЛИЛЯ /радостно/. Это дядя Илья!
ЮЛЯ /озадаченно/. Это так полагается у вас, да? На подносе, в постель, тем, кто проспал завтрак? /Смотрит на Нонну./
НОННА /невразумительно/. Дурной пример заразителен. /Бросает быстрый взгляд на дочь, специально для нее, назидательно./ Это я всех здесь развратила, хожу, как служанка, всем подношу…
ЛИЛЯ /ловит ее руку и целует/. И нет, мамочка, не развратила! Я люблю, конечно, когда ты мне с подносом, и люблю сама – тебе подносить!
НОННА /снисходительно улыбаясь/. Ну а что ты любишь больше?
Все смеются. Нонна поворачивается и уходит в спальню, смежную комнату с кабинетом. Юля через приоткрытую дверь видит, как Нонна принимается машинально собирать платья с тахты, а голова ее повернута к окну, словно она там кого-то высматривает. Потом замирает и, прижав обе руки к голове, стоит, закрыв глаза…

КОМНАТА ГАЛИНЫ СЕРГЕЕВНЫ В ДОМЕ ВЕТЕРАНОВ СЦЕНЫ. КОРИДОР. УТРО.
За окном хлещет дождь. Зеркало завешано, все мелкие вещи, украшающие комнату, собраны в одну большую груду на столе, с кровати сняты все постельные принадлежности, и она режет взгляд мертвым каркасом железного матраца. Максим сидит на стуле, рядом с кроватью, и, опершись руками на ее спинку и уткнувшись в нее, плачет навзрыд. Его окружают несколько стариков и старух.
ПЕРВАЯ СТАРУХА /гладя его по голове/. Ну полно! Дай Бог каждому умереть так спокойно… В покое и уходе.
ВТОРАЯ. И прожила, слава Богу, восемьдесят два годика! Ты-то не проживешь с такой впечатлительностью!
СТАРИК. Максим Петрович, мы ведь все скоро помрем, как мухи, и если ты каждого так оплакивать будешь…
ПЕРВАЯ СТАРУХА. Ты наоборот, радуйся! Она уже в Царстве Небесном, на нас оттуда глядит и тебя жалеет… Расстраивается!
Максим вытирает глаза. Оглядывает всех. Соглашаясь с ними, послушно кивает головой.
ВТОРАЯ СТАРУХА /подсовывая ему какое-то письмо/. Она даже завещание успела написать. На! Читай!
Максим сквозь слезы видит корявые расползающиеся буквы: «ВСЕ, ЧТО ОСТАНЕТСЯ ПОСЛЕ МОИХ ПОХОРОН, ДЕНЬГИ И ВЕЩИ, ПРОШУ ПЕРЕДАТЬ МОЕЙ КРЕСНОЙ ДОЧЕРИ ЮЛИИ ТРОИЦКОЙ. ПИСЬМА И ФОТОГРАФИИ — МАКСИМУ ПЕТРУШИНУ. ВСЕМ ПОКЛОН ДО ЗЕМЛИ! МАКСИМУШКА, ЛЮБИ ЮЛЮ И ПОМНИ: ЛЮБИТЬ — ЭТО БЫТЬ РАСПЯТЫМ. ГАЛИНА ОДИНЦОВА.»
МАКСИМ /вертя записку/. Это что теперь? Юридический документ? Кто-то кладет перед ним аккуратную стопку старых писем и фотографий, перевязанных атласной лентой. Старики и старухи потихоньку выходят из комнаты. Остается один Жатов, дед Иры. Он с загадочным видом стоит перед тумбочкой с букетом роз, еще совсем свежих.
ЖАТОВ /Максиму/. Это мои розы, я их ни с какими не спутаю. Я их выкинул, потому что знал, что они — на гроб!
Жатов значительно поднимает уродливо искривленный указательный палец — и весь вид у него теперь — победоносный и торжественный, словно он обманул саму смерть. Шаркая, он идет к выходу.
МАКСИМ /устало/. Это ваша внучка нам подарила. /Подходит к дверям, чтобы открыть ее перед стариком./
ЖАТОВ. Ты с ней не связывайся, она с подонками всякими, с мафией якшается. /Рука Максима на ручке двери замирает./ А откуда, думаешь, она деньги добыла на фильм? А теперь вот будет сниматься в главной роли! Таланта — ни на грош, только имя — мое. За одну мою фамилию, знаешь, сколько надо платить? Мне! — а не ей!
Максим растерянно смотрит на розы. Старик тоже переводит глаза на них.
ЖАТОВ /с нежностью/. «Прекрасная маркиза» этот сорт называется. А Галя была чудной женщиной и чудной балериной. Таких сейчас нет. Пусть земля ей будет пухом. /Неуклюже кланяется и выходит./
Максим, стоя в дверях, озадаченно смотрит ему вслед. Вдруг за его спиной раздается
ГОЛОС МАРИНЫ. Максим Петрович!
Он оборачивается и видит подходящую с другой стороны коридора медсестру.
МАРИНА. Где Юля? Обыскалась… Ей ведь все надо сказать!
МАКСИМ /мрачно/. Ее нет в Москве, она отпуск взяла.
МАРИНА. Как же теперь? Она нам не простит, если мы не найдем ее. Хотя бы ко дню похорон.
МАКСИМ. Да, не простит… /Что-то обдумывает./ Ну, ладно, ты больше не суетись, я постараюсь ее сам найти…
ДВОР ДОМА СВЯЩЕННИКА. ЛЕТНЯЯ КУХНЯ. ПОЛДЕНЬ.
Из открытых окон дома сюда, словно рвясь из плена, захлебываясь и мучаясь, страдая и страшась, доносится фортепьянная музыка: Шопен. На кухне готовят обед: Илья уже начистил ведро картошки, рядом Вера мешает на плите борщ в огромном чугунке. К ним подходит Нонна с бидоном молока.
ИЛЬЯ /завидев Нонну/. Как Лиля хорошо играет. А в прошлом году…
НОННА /сухо/. Это не Лиля. Это Юля.
ИЛЬЯ. Юля?! Вот как…/С трудом подавляет в себе вспышку ярости./
НОННА /Вере/. Принеси, пожалуйста, сахара из кухни. /Вера уходит. Нонна поворачивается к Илье./ Тебе не надоели эти игры и интриги?
ИЛЬЯ /уже вполне владея собой/. Никаких интриг, Нонна очнись!
НОННА. Скажи, чего ты хочешь от меня?
ИЛЬЯ /после паузы, неторопливо сполоснув руки под умывальником/. Эта девушка попросила меня подвезти ее в Москву. Мы попали в аварию. И пытаясь спасти ее и себя от твоей ревности, я попросил ее скрыть свой пол. Вот и всё. Да, не скрою, она очаровала меня. /Смотрит на Нонну и видит — выстрел попал в цель. Лицо Нонны темнеет и делается неподвижным. Илья прячет торжествующую улыбку и добавляет./ Кажется, я стал ей тоже небезразличен. У меня ведь осталось право на чувство, и ты не во власти лишить меня этого!.. Вот то маленькое, что я хочу от тебя!
Илья решительно уходит в сторону дома, по пути чуть не столкнувшись с Верой, она возвращалась с коробкой сахара. Вера с удивлением оглядывается на него.
КАБИНЕТ В ДОМЕ СВЯЩЕННИКА.
Продолжает звучать Шопен. Илья стоит рядом с Юлей у пианино, облокотившись на его спинку, и слушает: весь внимание, весь восторг, весь -удивление. Юля в своем новом, великолепном темно-зеленом сатиновом платье, отороченном бархатными коричневыми и золотыми жгутами, выглядит аристократичной и возвышенной. Лиля сидит рядом в кресле. На руках у нее кукла. Илья оглядывается на нее, подмигивает, потом отходит на несколько шагов назад и руками как бы очерчивает перед собой квадрат, в котором Лиля и Юля.
ИЛЬЯ /восхищенно/. Какой, кадр!
Девочки в ответ улыбаются. Юля смотрит на Илью виновато.
ЮЛЯ /тихо/. Меня разоблачили! Не справилась я с ролью!
ИЛЬЯ /ласково/. Все идет по заранее намеченному плану: «ребенок» снова превратился в Иулию-деву. О! У меня идея! Пойдем в лес, я тебя поснимаю!
КОМНАТКА ЮЛИ.
Юля, взволнованная и возбужденная, влетает в свой чуланчик и застывает перед зеркалом на стене. Раскрыв глаза, пристально и пристрастно рассматривает себя, потом отходит подальше от зеркала, чтобы лучше было видно, как она выглядит в платье Нонны. Вспомнив что-то, нетерпеливо развязывает свой рюкзачок, достает сумочку, подаренную Галиной Сергеевной, и вытаскивает из нее кулечек, сделанный из телеграфного бланка. Осторожно разворачивает его — бутон розы, подаренный ей Максимом, совсем подсох. Юля оглядывается, видит: шкатулку с нитками, достает оттуда крошечную булавку, и с ней и с розой опять подходит к зеркалу. Осторожно прикалывает засохший бутон к вороту платья, роза очень идет к нему и издали похожа на изысканную керамическую брошь.
ДВОР ДОМА СВЯЩЕННИКА. ЛЕТНЯЯ КУХНЯ.
Теперь Нонна вместе с Верой режут на досках овощи для салата. Вдруг они видят, как мимо них, не спеша, идут в сторону леса Юля и Илья с видеокамерой в руках.
ВЕРА /с удивлением глядя вслед парочке/. Откуда эта девушка? Она что, только приехала? /Нонна молчит./ Я же ее видела – на «видике», у Ильи…
НОННЕ /рассеянно/. Что?
ВЕРА /продолжая глядеть вслед Илье и Юле/. А, поняла, все-таки он хочет ее снимать!
Нонна удивленно поднимает брови…
ЛЕС НЕДАЛЕКО ОТ ДОМА СВЯЩЕННИКА. ПОЛДЕНЬ.
Юля идет впереди, внимательно присматриваясь к кустам. Илья — позади.
Вот он наклоняется и срывает несколько крохотных незабудок, прибавляет их к белым звездочкам медуницы и протягивает Юле.
ИЛЬЯ. Это тебе! /Юля с нежной благодарностью принимает букетик и прилаживает его к поясу юбки./ А ты что здесь высматриваешь? Новую дыню? Нам бы не помешало! Душно! /Снимает с плеча видеокамеру и нацеливает ее на Юлю./ Постой вот так немного!
ЮЛЯ /весело/. Снимай-снимай! /Пятится от него и ныряет в кусты./
ИЛЬЯ /недоуменно/. Что мне — кусты снимать?
ЮЛЯ /из-за кустов, как из-за засады/. Снимай! Сюрприз!
Илья послушно нажимает на кнопку спуска — Юля с возгласом: «Оп-ля!» выскакивает из кустов с трехлитровой банкой абрикосов.
ИЛЬЯ. Браво! /Аплодирует./ В кино это называется «гэк»!
Некоторое время они идут, очень довольные друг другом… Илья видит большое дерево, сваленное от старости и живописно лежащее среди кустов.
ИЛЬЯ /кивая на дерево/. Садись! /Юля опускается с банкой на толстый ствол./ Абрикосы-то открываем?
ЮЛЯ. И нет! Это будет нашим презентом к столу на обед. А то привыкли на халяву!
ИЛЬЯ /наклоняется и целует ее в лоб/. Ты прелесть!
Отступает на несколько шагов подальше, прицеливаясь камерой к Юле.
Она, улыбаясь ему, поспешно, широко и кокетливо раскрывает вокруг себя длинную, в складках и рюшах, юбку.
ИЛЬЯ /снимая ее/. Вот ты и снова принцесса…
ЮЛЯ /с горечью/. Принцессы, спящие красавицы, золушки… Я почему-то начинаю ненавидеть эти сказки. Может потому, что всегда жила ими… А настоящая жизнь проходит мимо, такая, как у Ксении Петербуржской. Я эту жизнь боюсь! Я или бегу от нее, или уверяю себя, что все это сон… /Вдруг отворачивается./ Хватит меня снимать, не надо!
Юля на опушке леса, в окружении выводка детей, видит Арину. Та идет строгая, сухая, плохо одетая, с палкой в руках, которой, видимо, искала грибы в листьях, и лукошком, полным грибов. Юля вскакивает со своего места, подбегает к Илье, энергичным властным движением разворачивает его с камерой в сторону Арины.
ЮЛЯ /Илье/. Снимайте ее! В ней что-то такое… Настоящее!
ИЛЬЯ /послушно следуя ее приказу/. Обыкновенная женщина…
ЮЛЯ. Необыкновенная! Смотрите на нее, ведь не уродина, и не старая, москвичка, с высшим образованием, а почему она такая убогая — не может даже одеться по-нормальному?! Вот я… Если я не поступлю в институт и останусь со своей нищетой и своими швабрами… Да я уже заранее умираю от страха! А она с этими нищими сиротками — живет и радуется, между прочим, все свои деньги тратит на них! Вот как надо! А я так не могу, хотя я знаю, какая я жалкая, ничтожная, мелкая…
Арина вместе со своими детьми выходит из поля зрения камеры. Илья заканчивает съемку и опускает камеру. С удивлением, точно впервые, смотрит на Юлю.
ЮЛЯ /заканчивая упавшим голосом/. Я не принцесса! Не говорите мне так!.. Ой, дождь! /Ловит дождинку./
Лицо ее мгновенно делается детским и счастливым. Илья продолжает пристально вглядываться в нее, в ее прозрачный, поднятый к нему профиль и тонкую вытянутую ладошку, ловящую дождинки. Юля в глубине души мучается от этого откровенного его разглядыванья… Вот она поворачивает к нему свое побледневшее от волнения лицо, огромные, истомленные ожиданием чуда, глаза…
ИЛЬЯ /после паузы, говорит как бы себе/. Да, ты не принцесса… Ты — Ксения! О! Теперь я понял, на кого ты похожа! Ты похожа на мою Ксению, не ту, какой она была на самом деле — никто не знает, какая она была, а на мою, ту Ксению, которую я вижу своим внутренним зрением уже двадцать лет…
ЮЛЯ /сильно пугаясь/. Нет, я не Ксения! Такие, как Ксения идут навстречу боли, они готовы принять на себя любое страдание, чтобы оно не досталось другому. А я хочу славы и счастья… /Очень страдая. / Я не Ксения…
ИЛЬЯ. Как ты сказала? «Навстречу боли»? Гениально! Это надо запомнить! /Берет ее руки в свои./ Ты должна играть Ксению, ты! /Юля молчит, словно не понимает его слов./ Только избавься от своих комплексов…
Дождь становится сильнее. Илья подхватывает банку с абрикосами, а другой рукой тянет за собой Юлю. И они бегут по лесной дорожке к дому.
ИЛЬЯ /Юле/. Плевать, в чем ты ходишь и на чем ешь, главное — будь свободной, раскрепощенной, носи свою красоту, как знамя, и раздетой веди себя так, как будто ты в соболином манто…
Он останавливает Юлю, поворачивает к себе. Лицо у него возбужденное, синие глаза сияют, белокурые волосы от дождя начинают закручиваться в крутые локоны…
ИЛЬЯ /продолжает, словно впечатывает в Юлю/. Доверься мне, и я сделаю из тебя кинозвезду! Начнем сегодня же! Я прочитаю тебе свой сценарий, покажу весь материал, кинопробы, фотопробы…
Он дергает Юлю за руку, и они вновь несутся по узкой тропинке в сторону церкви с маленьким кладбищем за церковной оградой. Все ближе и определеннее вырисовываются сквозь струи воды унылые неподвижные кресты… Юля не замечает, как роза, подаренная Максимом, отрывается от ее платья и падает на землю. Не замечает она, и как Илья своими кроссовками наступает на нее и втаптывает ее в грязную жижу. Наплывом эта жалкая изуродованная роза меняется на букет «прекрасных маркиз»…
ХОЛЛ ДОМА ВЕТЕРАНОВ СЦЕНЫ. ДЕНЬ.
Букет стоит на тумбе рядом с большим портретом Галины Сергеевны в траурной рамке. В холле включен видеомагнитофон и несколько ветеранов сцены заново просматривают «Спящую красавицу» — в память об умершей балерине. На глазах у стариков слезы… Молодая Галина Сергеевна — лучащаяся счастливой улыбкой Аврора — танцует легко и радостно. Она уже проснулась.
Максим стоит на том же месте, что и в прошлый раз, ближе к коридору, недалеко от открытого окна и издали смотрит, как на мерцающем экране телевизора светится в танце вечная душа этой женщины.
Вдруг до него доносятся призывные сигналы машины. Максим поворачивается к окну, и в парке видит белую «БМВ». Ира, завидев его в окне, в знак приветствия поднимает руку, он в ответ не может удержаться от глупой и жалобной улыбки, тоже машет ей рукой и знаками изображает, что сейчас выйдет к ней. Она согласно кивает головой и прячется в глубине машины. Максим торопливо идет по длинному коридору, полы его белого халата поднимаются от сквозняка…
ГОСТИНАЯ В ДОМЕ СВЯЩЕННИКА. ДЕНЬ. ЗА ОКНОМ ГРОЗА.
Лицо Юли светится, глаза, счастливые, умиротворенные, устремлены на Илью. Он сидит за столом.
ИЛЬЯ. Сценарий называется «БЛАЖЕННАЯ». Написан он двадцать лет назад… /Открывает папку со сценарием./
В гостиной уютно. Включенный по причине темных туч за окном шелковый абажур освещает на ослепительно-белой скатерти большой яркий круг. В нем стоит трехлитровая банка с круглыми, золотистыми плодами, а вокруг несколько прозрачных бокалов из тонкого стекла. Нонна маленьким серебренным половником по одной выуживает абрикосы и осторожно опускает их в стаканы. Вся паства отца Михаила за столом: и дети, и взрослые, — готовятся слушать Илью, нет только самого батюшки…
ИЛЬЯ /продолжает/. Фильм начинается с пролога. Он еще не написан, но уже снят. Такое бывает…
Нонна почти не слушает его, она смотрит на Юлю, грустно и обреченно, на Юлю, не сводящую влюбленного взгляда с Ильи…
ПАРК ДОМА ВЕТЕРАНОВ СЦЕНЫ. ДЕНЬ.
Крапает дождь. Максим подходит к стоящей на аллее белой «БМВ», Ира открывает навстречу ему дверцу, и он устало плюхается в салон машины. Наклоняется и нежно целует Иру в щеку. Что-то совершенно новое проступает в ее лице: какая-то стальная страсть. Максим закрывает за собой дверцу машины.

САЛОН «БМВ».
МАКСИМ. Как хорошо, что ты приехала. Есть дело, может, ты поможешь… Что я предчувствовал, то и случилось… /Видит отсутствующее выражение лица Иры./ Что с тобой?
Ира загадочно молчит, точно выжидая что-то.
МАКСИМ /продолжает/. Короче, видимо, нам надо будет съездить в одно место… Кстати, телефон-то съемочной группы я забыл у тебя списать, а сейчас он мне позарез нужен… /Вытаскивает из кармана ручку./ Записную книжку ты, надеюсь, захватила?
Ира автоматически открывает сумочку и заглядывает туда.
ИРА. Ну знаешь… /Показывает раскрытую сумку Максиму./Я ее там и оставила, где вчера положила. /Искренне расстраивается./ Она мне тоже позарез нужна!
МАКСИМ /обескуражено/. Ну мы даем… /Какое-то время оба молчат./ Ну скажи что-нибудь, что ты молчишь? /Ира продолжает молчать с непроницаемым видом./ Обиделась на меня за вчерашнее? /Берет ее руку./ Поверь, я очень хотел э т о г о… Не хочу тебя расстраивать, словом, та балерина… /Окончательно сбивается и продолжает уже в другой интонации, почти весело./ Не переживай, мы наверстаем!
ИРА /оживившись, точно этого момента и ждала/. Хочешь знать правду, как мы договорились? /Холодно смотрит на него./ Я и не собиралась тебе отдаваться!…
Максим молчит, потрясенный. Ира, точно желая продлить садистическое удовольствие, откидывается на спинку кресла и тоже замирает в глубокой паузе. Наконец, не дождавшись его реакции, продолжает капризно.
ИРА. Я-то надеялась, что ты настоящий врач, поможешь мне, вылечишь… А ты — чем воспользовался? Превратил все в игру, чтобы завоевать меня, игру под названием «Врач и пациентка»!
МАКСИМ /тихо/. А может это ты все превратила в игру? /Вытирает холодный пот со лба./
ИРА. Я?!?… /С вызовом./ Но согласись тогда, что я тебя переиграла! /Наслаждается его подавленным видом./ А ты решил, что я в самом деле в тебя влюбилась?… Нет, мне просто надо было подготовиться к съемкам, набрать тонус, пережить влюбленность, короче, размять материал. Моя героиня до сумасшествия влюблена в…
МАКСИМ /вдруг приходя в себя/. Так вот что такое «размять материал?» Тебя этому твой режиссер научил? /Выбирается из машины./ Ты все-таки дай мне его телефон!

ПАРК ДОМА ВЕТЕРАНОВ СЦЕНЫ.
ИРА /из машины, издевательски/. Зачем? Чтобы ты держал меня на крючке? /Смотрит на него вызывающе./ Если очень надо, найдешь на Мосфильме, группа «Блаженная». /Отворачивается от него и берется за руль./
Максим утвердительно кивает головой, аккуратно закрывает дверцу, поворачивается и быстро идет по аллее к зданию пансионата.
ИРА /кричит насмешливо вдогонку/. Думаешь, я так и поверила, что мы поехали на дачу за телефоном? /Проговаривает злорадно, под «фантомаса»./ Ха-ха-ха! /Включает зажигание./
Максим слышит шорох гравия под шинами машины, как «БМВ» разворачивается и уезжает — на этот раз — навсегда… Он оглядывается… Потом идет дальше — вперед. Ему вдруг делается плохо, он берется рукой за горло и делает несколько шагов в густую чащу кустов под большие, неухоженные деревья, подальше от людских глаз… Наклоняется к канавке с водой, оставшейся после дождя, и, упершись рукой в толстую старую липу, вдруг начинает корчиться от рвотных судорог…
ПАРК ДОМА ВЕТЕРАНОВ СЦЕНЫ, У ВОРОТ.
К воротам пансионата подходит автобус с темной траурной полосой на борту. Ира из своей машины видит его, все понимает… И смотрит вслед автобусу холодным, пустым и отрешенным взглядом, в котором, однако, можно прочитать и скрываемый страх, и болезненную уязвленность. Она криво улыбается… Траурный автобус останавливается у здания пансионата…
ГОСТИНАЯ В ДОМЕ СВЯЩЕННИКА.
Гроза прошла. Свет выключен за ненадобностью.
ИЛЬЯ /слегка охрипшим от усталости голосом дочитывает/. «Медленный наезд на могильную плиту. Крупный план ее. Теперь зритель может прочитать надпись: «Во имя Отца, и Сына, и Святого духа. На сем месте погребено тело рабы Божией, Ксении Григорьевны, жены придворного певчего Андрея Феодоровича, в ранге полковника, осталась после муза 26-ти лет, странствовала 45 лет…» /Илья отодвигает сценарий от себя и заканчивает уже скороговоркой, почти наизусть./ «…Всего жития ее было 71 год; называлась «Андрей Феодорович». Кто меня знал, да помянет душу мою, для спасения своей души. Аминь.» /Откидывается на спинку кресла. После небольшой паузы./ Такой фильм я должен был снять почти двадцать лет назад… Безумство, конечно, по молодости…
Он обводит глазами слушателей, в основном, это женщины. Дети, съев свой компот, понемногу расходятся. Арина заваривает чай для взрослых и накрывает заварник большой тряпичной куклой в широкой юбке. Нонна раскладывает в плетеные сухарницы баранки и крендельки. Вера берет самую нарядную и полную и с многозначительной улыбкой ставит перед Ильёй, он признательно улыбается ей. Юля по-прежнему не сводит глаз с него.
ИЛЬЯ /продолжает/. А закончить я хочу опять возвратом в современность — всего один кадр — представьте себе, чуть в стороне, вдали, каркас мертвой гигантской стройки, торчит как скелет чудовища, которое нас чуть не проглотило, видели, наверное, примерно такую тут рядом,.. а перед глазами в кадре, до самого горизонта, русское раздолье и удаляющаяся фигурка Святой Ксении, как живая душа России… /Он наклоняется и поднимает с пола свою вместительную кожаную сумку./ Я тут захватил с собой все материалы — для Ленфильма,- ищу актеров… /Вытаскивает папку с фотографиями./ И тогда искал, прежде всего Ксению, конечно. Искал повсюду, в метро, в столовых, в зрительных залах, в храмах… /Смотрит на Юлю — выразительным взглядом./
Юля смущается и опускает глаза, деликатно дожидаясь, пока фотографии дойдут и до нее. Наконец получает первую партию. Благоговейно перебирает их…
ИЛЬЯ /комментируя фотографии/. На этих фотопробах вы видите много известных актрис, они все были хороши, каждая по-своему, но я хотел снимать другую, никому не известную… /Находит среди своих бумаг еще несколько фотографий./ Вот она…
Видит, как мрачнеет лицо Нонны, делается тусклым и безразличным. Задерживает фотографии «неизвестной» в руках, и все свое внимание переключает на Нонну, желая мира с ней.
ИЛЬЯ. Тогда Нонна работала со мной художником по костюмам и сделала, на мой взгляд, интересное открытие… /Выжидательно смотрит на нее./ Здесь, кстати, есть фотографии с ее эскизов… /Показывает переснятый рисунок молодой дамы в пышном платье, стоящей на балконе, знакомый нам по прологу фильма./
Юля невольно протягивает руку к знакомой фотографии и получает ее. Не веря своим глазам, рассматривает ее, она отличается от той, что Юля нашла у себя дома под книжным шкафом, лишь слегка измененным положением фигуры дамы, словно она демонстрирует свое платье с разных сторон. Юля замирает в предчувствии чего-то страшного. Фотография дрожит в ее руках — она не может понять, каким образом точно такая же могла попасть в ее дом. Эскиз костюма Блаженной в исполнении Нонны — в ее доме — валялся за шкафом почти двадцать лет! Юля поднимает глаза на Нонну…
НОННА /словно бы нехотя, пересиливая что-то в себе/. По преданию Ксения, когда износила костюм мужа, ходила в кофте и юбке, но когда ей предлагали одежду, она всегда выбирала зеленую кофту и красную юбку, или наоборот. Я задумалась, почему это?
ИЛЬЯ. Прости, Нонна, я хочу проиллюстрировать твой рассказ. /Передает из пачки, которую держит в руках, фотографию./ Это фотопробы той, неизвестной актрисы, помните, Ксения после смерти мужа переодевается в его костюм и называет себя Андреем Феодорычем… С этой актрисой я даже успел сделать видеопробы, потом посмотрим. Обратите внимание на ее лицо…
До Юли доходит, наконец, эта первая фотография «неизвестной» — испуганное лицо, похожее на лицо юноши, в треугольной шляпе, парике и мундире гвардейского мушкетера.
НОННА /продолжает/. Когда я искала по музеям костюмы для мужа Ксении, полковника, я обратила внимание, что шились они тогда из красного и зеленого сукна. Так вот, оказывается, спустя даже сорок лет после смерти мужа, она и лохмотья выбирала себе под цвет его мундира!..
ИЛЬЯ /раздавая остальные фотографии./ Пожалуйста, только не путайте! Чудное лицо, правда?
Нонна бросает быстрый взгляд на «чудное лицо», болезненно морщится и резко отворачивается к буфету, делая вид, что занялась перестановкой посудой.
ИЛЬЯ /продолжает/. Человечество вырождается — таких лиц уже не найти. Разве что чудом! /Опять бросает многозначительный взгляд на Юлю. Но та его почти не слышит, она нетерпеливо ждет, когда остальные фотографии «неизвестной» дойдут до нее./ Да и тогда, признаться, это было чудом: непрофессионалка, учительница музыки… /Теперь Юля вскидывает на Илью изумленный взгляд — потом опускает его на эскиз дамы в бальном платье и фотопробу «неизвестной», где она в костюме гвардейского мушкетера…/ Она шла прямо навстречу мне, ее окружала толпа, но она ничего не видела, у нее был такой взгляд, как будто она говорила с самим Богом. Я долго наблюдал за ней, прежде чем решился подойти. И что вы думаете?..
Юле одну за другой передают другие фотопробы «неизвестной»: вот она улыбающаяся, молодая, в напудренном парике и в старинном декольтированном платье; вот — пожилая, в платке, с трагическими глазами и скорбно поджатым ртом; вот — молодая, простоволосая, с лицом, полным отчаяния, словно она только что узнала о чем-то страшном. Фотографии в руках Юли дрожат все больше и больше. Комната, люди за столом, — все делается маленьким и далеким. Даже голос Ильи доносится как бы издалека.
ИЛЬЯ /продолжает/. Оказалось, что она пережила такую же трагедию, как Ксения: год назад у нее скоропостижно скончался муж, осталась одна, с маленьким ребенком… /Делает паузу и заканчивает./ Вы знаете, мой фильм закрыли уже в подготовительный период, тем не менее, она мне сама говорила — то время, очень короткое время работы над ролью — было самым счастливым периодом ее жизни…
Нонна морщится, точно от зубной боли, берет поднос, заставленные грязными после чая чашками, и с отчужденным лицом, всем своим видом говоря, что она не желает участвовать в этой лжи, направляется к дверям. Илья тем временем достает из сумки две кассеты, одну с надписью «ЧАСОВНЯ БЛАЖЕННОЙ. ЮЛЯ В ЛЕСУ» кладет на полку над диваном, вторую держит в руках.
ИЛЬЯ. Понимаете, даже самое мимолетное прикосновение к судьбе святой очень много дает для души…
В дверях Нонна сталкивается с мужем. Отец Михаил хмурится, заметив состояние жены, но тут же прячет свою тревогу. Делает всем знак, чтобы не обращали на него внимания, и садится в угол.
ИЛЬЯ /все более вдохновляясь/. Батюшка, мне ведь нужна ваша помощь. И всех прошу… /Находит глазами лицо Юли, застывшее в шоке./ В православии ведь главное — соборность, любовное сотворчество, так? Давайте, посмотрим кинопробы, конечно, они устарели, но… ваши замечания могут быть мне все равно полезны!
Сережа берет из его рук кассету и под гул оживленного одобрения идет к «видику». Юля, которая все это время сидит, как в параличе, медленно поднимает глаза к светящемуся экрану. Она еще не может поверить, что речь идет о ее маме, и что в руках у нее мамины фотографии, на которых она неузнаваема от этих костюмов и грима. Когда гаснет свет, она почти инстинктивно сует их в карман, чтобы рассмотреть их потом. На экране телевизора появляется изображение женщины в белом парчовом платье и кокошнике, украшенном жемчугом. У нее очень красивое, иконописное русское лицо, но взгляд раскосых глаз напряженно устремлен куда-то в сторону и ничего не выражает… Камера медленно наезжает на ее лицо до тех пор, пока в кадре не остаются одни глаза…
ИЛЬЯ /комментирует изображение/. Здесь Ксения — невеста… /Смеется, глядя на экран./ Боится моргнуть, я ей дал здесь задание — держать взгляд. Это трудно с первого раза, поэтому глаза пустые.
Юля смотрит на экран, тоже не мигая.
АРИНА. А что с ней сейчас? Она еще снималась?
ИЛЬЯ /пожав плечами/. Нет, может и к лучшему. Сейчас детей растит.
Юля невольно быстро оглядывается на него, но тут же возвращается взглядом к дорогому лицу на экране.
АРИНА /рассудительно/. Да уж наверное бабушкой стала.
ИЛЬЯ /подхватывает/. Может, и так! Говорят, что в последние времена время будет лететь со страшной скоростью. /Поспешно закрывает тему./ Честно говоря, для меня закрытие фильма было таким страшным ударом, что я почти сознательно порвал со всеми, кто хоть как-то связан с ним. Ничего не знаю о ней. Юля опять удивленно оборачивается к нему, а потом опять, как завороженная смотрит на экран. Теперь там мелькают какие-то неопределенные кадры красивого склона, маленький старинный особняк над ним, запущенный парк…
ГОЛОС ИЛЬИ /поясняет/. Это мы искали натуру… Сейчас будет самое главное… На мой голос — я за камерой — не обращайте внимание.
Он останавливает изображение. На экране застывает в стоп-кадре крупный план актрисы, она в гриме нищей.
ИЛЬЯ. Ну, вы помните по сценарию, как Ксения подавала милостину богатым. И вот надо было так подать, чтобы богатый человек взял. Это непростая актерская задача…/Нажимает на кнопку дистанционного управления./

ПАРК. ЛЕТНИЙ ДЕНЬ.
АКТРИСА /с экрана/. Возьми копеечку. Тут царь на коне! /Протягивает кому-то, по другую стороны камеры, монетку./
ГОЛОС РЕЖИССЕРА /за экраном/. Лариса, ты сейчас так сказала, словно попросила у соседки соли взаймы!
Актриса вздрагивает, отходит на шаг назад и опять протягивает руку.
АКТРИСА. Возьми копеечку. Тут царь на коне!
РЕЖИССЕР /раздраженно — за экраном/. А теперь ты как бездомная на панели: «Возьми меня, задешево отдамся!»
Актриса прижимает руки к щекам, ее глаза делаются все более обреченными, все больше безнадежности в них. Опять протягивает руку с монеткой в сторону камеры.
АКТРИСА /жалобно/. На копейку! Тут царь на коне!
ГОЛОС РЕЖИССЕРА /с экрана/. Чуть лучше. /Сухо./ Пойми, Лариса. Ксения эту монетку так дает, как будто для нее это жизненно необходимо, отдать последние свои гроши чужому человеку, так только, при полном самоотречении, она может надеяться на то, что вновь встретит любимого мужа…
Что-то происходит в душе актрисы: глаза ее наполняются слезами и неподдельным горем.
АКТРИСА /с экрана/. Я прошу, возьми копейку, возьми, возьми. Тут царь на коне…
Чья-то раскрытая мужская ладонь появляется в кадре — монетка падает в руку. По лицу актрисы уже ручьями текут слезы.
ГОЛОС РЕЖИССЕРА /с экрана/. Еще раз!
АКТРИСА /безучастно/. На копейку! Тут царь на коне.
ГОЛОС РЕЖИССЕРА. Еще раз!
АКТРИСА. На копейку! Тут царь на коне!
Вдруг в кадре возникает какой-то ребенок, лет пяти-шести, не понятно, мальчик или девочка, потому что одет в шерстяной спортивный костюмчик. Пылко обнимает актрису за длинную юбку.
РЕБЕН0К /строго, не по-детски серьезно/. Мама, пойдем! Ты вон какая здесь старенькая стала, так и умереть недолго!
Слышен смех съемочной группы. Актриса тоже смеется сквозь слезы. Наклоняется и нежно целует ребенка, потом еще раз, еще…

ГОСТИНАЯ В ДОМЕ СВЯЩЕННИКА /продолжение сцены/.
Все зрители вокруг «видика» тоже смеются. На смех входит Нонна. Мимо нее, быстро, с низко опущенной головой, из гостиной, выходит Юля. Нонна с удивлением провожает ее взглядом, а потом поворачивается к своим гостям, которые уже бурно обсуждают увиденное.
ВЕРА. Ну, Илюша, ты такой крутой мужик, оказывается! /С шутливым ужасом смотрит на Илью./ Совсем замудохал актрису! Пардон! Уже никто, кроме Нонны, не обращает внимания на беззвучно продолжающиеся пробы на телеэкране. Теперь идет сцена с актером на роль мужа Ксении. За спиной Нонны продолжается разговор.
ОТЕЦ МИХАИЛ. Ксения, насколько мне известно, никого не уговаривала принять ее милостыню, наоборот, и богачи были счастливы получить от нее эту монетку. В этом подаянии нищенки — богатому — все видели Благословение Божие. А потребность в Божьем благословении было основой духовной жизни человека, он просил у Бога разрешение на любое свое действие, как сейчас воспитанный ребенок всегда спрашивает разрешение у родителей. Известно, что под влиянием этого мистического жеста Блаженной богатые люди делали очень щедрые пожертвования на храмы, на бедных, и удача сопутствовала им. /К Илье./ У тебя, кстати, есть благословение — снимать этот фильм?
ИЛЬЯ /с готовностью берет свой сценарий и двумя руками протягивает его навстречу отцу Михаилу./ Благослови, батюшка?
ОТЕЦ МИХАИЛ /весело/. А если не благословлю, разве послушаешь меня? /Лицо Ильи вытягивается, он явно изображает из себя отъявленного «разгильдяя» и «двоечника»./ То-то!
ВЕРА /вскакивает с дивана/. Я благословляю! /Достает из кармана джинсов кошелек, дурашливо протягивает монету Илье./ Возьми копеечку, смотри, тут царь на коне… /Пародируя пробы, меняет интонацию./ Возьми копеечку, кому говорю! /Илья, смеясь, протягивает руку за «подаянием», но Вера тут же прячет руку с монетой к себе за спину./ На-кось! Выкуси!
Все умирают со смеху. Смеется и отец Михаил, хотя шутливо грозит ей пальцем.
ОТЕЦ МИХАИЛ /сквозь смех/. Хватит кощунствовать!
ВЕРА /подходит к нему/. И ты, милок, возьми копеечку-то, может, сердцем помягчеешь! /Протягивает монетку./
Раздается новый взрыв смеха, смеха-разрядки после длинного серьезного разговора. Только Илья с озабоченным видом оглядывается в поисках Юли.
ВЕРА /уже другим тоном, после паузы/. Миша, только честно, ты правда веришь в Бога? Как это у тебя получается?
Нонна стоит у телевизора, не обращая внимания на смех и голоса за спиной, она не отрывает взгляда от экрана. Там еще идут какие-то обрывки кинопроб: актриса с сильно нагримированным лицом, напоминающим трагическую маску, снимает с себя длинное огромное платье, точно сделанное из папье-маше, потом часть кружевного белья, какое носили в восемнадцатом веке… корсет, панталоны… И надевает мужской костюм, состоящий из кафтана, камзола и штанов… Руки при этом у нее дрожат, она не может попасть ногой в штанину, а рукой в рукав… Лицо у Нонны становится совсем мрачным и загадочным. Внезапно Илья поворачивается к ней, чтобы выключить «видик». И перехватывает ее взгляд.
НОННА /с выражением, тихо/. Это она? Твоя Лариса?
ИЛЬЯ /нехотя/. Какое это сейчас имеет значение? /Выключает «видик», достает кассету, бросает ее в сумку./
НОННА /усмехается/. Конечно, никакого. Сейчас имеет значение только одно — когда ты уедешь? Я не гоню, но я должна знать.
ИЛЬЯ /оттягивая ответ, начинает не спеша собирать со стола разбросанные фотографии./ Не видела, куда Юля делась?
НОННА /пожимая плечами/. Вышла… Хоть ее-то не трогай, кружишь над ней, как коршун над добычей. Так когда?
ИЛЬЯ /вспыхнув/. Ну что ты заладила, «когда» да «когда»?! Я даже не могу позвонить на студию, чтобы заехали за мной и перегнали машину — до почты полтора часа пешком пилить!
НОННА. Возьми нашу машину.
ИЛЬЯ /язвительно/. Благодарю…/Складывает фотографии в сумку./ А насчет Юли не беспокойся. Я дотронусь до нее только после того, как мы обвенчаемся. Все будет, как положено! /Резким движением задергивает молнию на сумке./
Кассета с надписью «ЧАСОВНЯ БЛАЖЕННОЙ. ЮЛЯ В ЛЕСУ» остается лежать забытой на полке…
ПРОХОДНАЯ МОСФИЛЬМА. ДЕНЬ.
Помещение бюро пропусков наполнено бедными одинокими людьми разного возраста, в основном, девушками с затаенными ранеными взглядами, связавшими свою надежду о счастье со светоносным монстром мирового кино. Сейчас в каждой из них можно увидеть изболевшую душу Юли.
МАКСИМ /по местному телефону, раздосадовано — видимо, он давно уже безуспешно названивает/. Я спрашиваю, как позвонить в съемочную группу режиссера Сомова! Не вешайте трубку…
Трубку, видимо, повесили, и Максим в досаде опускает и свою трубку на настенный аппарат. Огладывается по сторонам, по лицам девушек из массовки. И, словно ожегшись видом этих истощенных своей мечтой лиц, он резко поворачивается и стремительно проходит мимо вахтерши.
ВАХТЕРША /вдогонку ему/. Гражданин, вы куда? А пропуск???
Но Максим тут же теряется в толпе экскурсии, вышедшей из здания напротив вахты, и входит туда — это главный корпус студии…

ВОСПОМИНАНИЯ ЮЛИ. ПАРК. ЛЕТО. ДЕНЬ. /Черно-белые кадры./
Суета перед съемкой: что-то кричит в рупор помощник режиссера, ругаются у кинокамеры осветители, рабочие устанавливают рельсы, массовка томится в ожидании.
Шестилетняя Юля, одетая в шерстяной спортивный костюмчик, ходит вокруг фонтана с куклой, водит ее за руку, как дочку, и время от времени с любопытством поглядывает в сторону загадочной жизни на съемочной площадке. Вдруг со стороны маленькой старинной усадьбы напротив фонтана появляется Юлина мама, сияющая, в огромном белом платье, как большая белая птица, нависает над ней, тормошит, целует, смеется, и они начинают кружиться, взявшись за руки — втроем с куклой… Потом кто-то строгий, суровый, в твидовом пиджаке, выходит из особняка на каменное крыльцо и кричит всем сердито и повелительно. Кто это? Илья?
КОМНАТКА ЮЛИ В ДОМЕ СВЯЩЕННИКА. ДЕНЬ.
Юля с трудом возвращается из своих воспоминаний, теперь ей ясно происхождение «грезы» о будущей жизни… Она лежит на диванчике, а к груди прижимает те несколько фотографий матери в роли Ксении, что она унесла в кармане. Среди них и фотография с эскиза Нонны: молодая светская дама, одетая в платье начала 18 века, стоит, опершись на каменные перила балкона, и улыбается. Юля внимательно рассматривает этот снимок… Видимо, ее матери и прическу, и грим, и платье делали с этого эскиза, и даже балкон был такой же, как на том особняке, что видела Юля в своих снах-грезах. Она еще раз перебирает фотографии, прячет их под подушку, встает с дивана и подходит к окну. Видит там Илью… Он нервно ходит взад и вперед возле «волги» отца Михаила, смотрит в сторону дома, ждет кого-то.
Юля смотрит на Илью так, словно пытается разгадать тайну бытия… Она еще не может до конца осознать того факта, что этот человек, так внезапно вошедший в ее жизнь, был частью жизни и ее матери и был в той же роли, что и в ее, Юлиной жизни — в роли режиссера, волшебника, принца, который может осуществить самую главную, самую сладкую мечту ее жизни…
Из окна она видит, как к Илье торопливо подходит Нонна, достает что-то из кармана и протягивает ему. Ключи, что ли? Он берет их, наклоняется над рукой Нонны и целует ее. Нонна резко отдергивает руку, поворачивается и быстро идет к дому. Илья садится в машину, «волга» набирает ход и исчезает за поворотом у церкви…
КОРИДОРЫ И ПАВИЛЬОНЫ МОСФИЛЬМА.
Максим бродит среди этого громоздкого картонного мира, где мрачные пространства пустых павильонов, словно брошенных планет, перемежаются с искусственным светом фальшивых светил; среда них, словно космические аппараты, проплывают на рельсах толкаемые тенями людей кинокамеры; планеты эти соединяются длинными безлюдными переходами, обшарпанными лестницами, разбитыми дверями. Иногда попадаются люди, одетые обыкновенно или странно, машут в ответ на вопрос Максима куда-то руками… И снова — жадное зево огромных открытых ворот — в черную пропасть пустого неосвещенного павильона…
КОМНАТКА ЮЛИ В ДОМЕ СВЯЩЕННИКА. ДЕНЬ.
Юля сидит и целует фотографии матери.
ЮЛЯ /шепотом, страстно/. Мамочка, дорогая, милая, любимая! Теперь я поняла, почему для меня быть актрисой стало почти наваждением! Этого требуешь ты, оттуда, с небес! Чтоб я воплотила твою мечту, чтобы все было не зря! И даже сама Ксения Блаженная стала помогать нам… Да, да, это так! Если бы не она, разве я бы встретилась с твоим режиссером и разве бы он предложил мне твою несыгранную роль?.. Я знаю, это называется «чудо», настоящее чудо… Неужели все сбудется…
В коридоре раздается хлопанье входной двери, потом легкие шаги — следом стук в дверь.
ГОЛОС НОННЫ /за дверью/. Можно?
ЮЛЯ /поспешно засовывая фотографии под подушку/. Да!
НОННА /появляясь на пороге/. Хочу варенья взять к ужину и грибов. /Подходит к стеллажу с банками, снимает одну трехлитровую, потом вторую./ Ты что такая? Что-нибудь случилось?
ЮЛЯ. Нет, ничего. Не выспалась! /Поспешно вскакивает с дивана./ Я вам помогу! /Берет в руки одну из банок./
КУХНЯ.
Появляются Нонна и Юля, ставят банки на стол. На нем уже приготовлен для ужина нарезанный хлеб, масло, сахар, очищенные головки лука.
ЮЛЯ. Порезать? /Кивает на лук./ Вообще-то я под сильным впечатлением… И от сценария, и от кинопроб!
Она выжидательно смотрит на Нонну, провоцируя ее на обмен мнениями, но та ничего не отвечает и принимается открывать банки.
ЮЛЯ /режет лук, с трепетом в голосе/. А вы, наверное, были знакомы… с этой актрисой? Ларисой Троицкой?
НОННА /выплывая из своих мыслей/. Да нет, не довелось. /Раскладывает грибы по тарелкам./ Я как раз тогда заболела…
ЮЛЯ /разочарованно/. Да?… А как она вам… как актриса?
НОННА /сухо/. Да никак: любительское кино! /Бросает на Юлю пристальный взгляд./ Илья что, успел уже заморочить тебе голову? Обещал роль? /Язвительно./ И сразу главную, Ксении?
Юля смотрит на Нонну, точно пойманная с поличным. Нонна опускается на табуретку и обеими руками берется за голову. Какое-то время молчит.
НОННА /встряхиваясь/. Знай — не видать тебе этой роли! Это — ловушка!
Юля замирает. Какое-то время стоит, бессмысленным взглядом созерцая двор в открытое окно.
Там отец Михаил беседует с мужчинами, женщины накрывают на стол, дети в ожидании ужина играют у дома. Тихий смех, доброжелательные улыбки. На глаза Юле навертываются слезы. Она пытается сделать вид, что ее одолели «луковые «слезы вытирает их дрожащими пальцами…
НОННА /заметив ее слезы, строго/. Надеюсь, это у тебя от лука? Отодвигает от нее доску с нарезанными кольцами и начинает ими украшать тарелки с грибами.
ЮЛЯ /охрипшим голосом/. Какая здесь может быть ловушка? Он же не проходимец какой или авантюрист, он профессиональный режиссер, ему сам Бог велел предлагать роли!
В кухню входит веселая Вера.
ВЕРА /забирая поднос с чашками/. Нонна, я договорилась с Сережей, завтра он уезжает в Москву — я с ним! Тебе огромное спасибо, отдохнула душой и… телом. /Смеется./ Пардон! /Уходит./
НОННА /дотрагиваясь до головы, морщится/. Опять болит. Как он приедет, так и болит. /Юле./ Конечно, он не проходимец и не авантюрист, но он великий игрок и провокатор, особенно, если войдет в раж! /Словно вспоминая что-то./ Он наверняка тебе обо мне рассказывал, да? Как любил меня, да? /Юля кивает головой./ А как он бросил меня — не рассказывал, да?
ЮЛЯ /удивленно/. Он бросил, а не вы его?
НОННА /усмехаясь/. Ну слушай! /Смотрит в окно, на мужа./ Я тяжело заболела, если бы не Миша, я бы умерла. Он все время был тогда рядом, утешал, подбадривал. Ну, а Илье стыдно было уходить от меня, больной, он воспользовался нашей с Мишей дружбой, объявил всем, что я ему изменяю, и ушел к другой!
ЮЛЯ /уже предчувствуя/. К другой?
НОННА /нехотя/. Да, к этой… Ларисе Троицкой. Не хотела говорить.
Юля долго молчит. Нонна раскладывает по вазочкам варенье.
ЮЛЯ /тихо/. И как же у него… с этой… Ларисой?
НОННА. Скоро бросил и ее.
ЮЛЯ. Почему?
НОННА. Да не нужна она ему стала!
ЮЛЯ. Но он же так восхищался ею! Когда пробы показывал…
НОННА. Он всеми восхищается, это его стиль, а за этим… Вот ты спрашиваешь, какая ловушка? Лестью, комплиментами добьется своего, а потом скажет: «Какая ты доступная, а святую хочешь играть». Понимаешь, о чем я? И никакой тебе роли!
ЮЛЯ /в ужасе/. Нет! Он не может так — так может только зверь!
НОННА /невозмутимо/.Вот именно — зверь. С числом шесть шесть шесть.
ЮЛЯ /не слушая ее/. Да и зачем ему это?
НОННА. Месть… /С сарказмом./ За то, что не отдалась ему сразу, что ему приходится уламывать тебя, тратить энергию, короче, что ты сопротивляешься его власти.
ЮЛЯ /пылко/. А если любить его, служить ему, не думая о себе?
НОННА /горько усмехаясь/. Страшное дело! Все соки выжмет, распотрошит и бросит, как поломанную куклу… Или как эту Троицкую — в поисках новой жертвы.
ЮЛЯ /после паузы, с трудом преодолевая возникшую неприязнь к Нонне./ Может, вы просто ревнуете? Но между нами ничего нет и не будет!
НОННА /устало/. А! Ревность — это совсем из другой оперы. Просто мы с ним так повязаны прошлым… /Усмехается./ Но он-то думает, что я еще могу ревновать. Приезжает каждый раз с какой-нибудь актрисочкой и такое здесь вытворяет… И вот теперь — с тобой…
ЮЛЯ /вспыхнув/. Не понимаю, что он вытворяет, что?!?
НОННА /нехотя/. Переодел тебя в мальчика, обманул меня…
В кухню вбегают дети, берут со стола все, что им вручает Нонна – и убегают. Стол остается чистым. Нонна берет Юлю под руку и ведет ее к двери кухни.
НОННА /миролюбиво/. Пойдем ужинать. /Смотрит на Юлю, та, насупившись, отчужденно молчит./ Ты не веришь мне!… К сожалению, у меня нет очевидных улик против него. Смотри сама — мой долг предупредить. Одно могу тебе сказать, я бы многое отдала за то, чтобы в нашем разговоре правой оказалась ты, правда-правда! /Улыбается Юле./ Может, ты сделаешь его человеком?
Они выходят в коридор…
ПОЧТА В ОКАТОВО. ИНТЕРЬЕР.
ИЛЬЯ /кричит в телефонную трубку/. … Умри, но собери мне к завтрому съемочную группу! Финальный кадр: здесь есть божественное место, нигде ничего подобного не найдем. Ты слышишь меня?
Морщась, слушает, что ему говорят на другом конце провода. Прямо перед ним телеграфистка примеривает на телефонистке уже готовый свитер. Потом телефонистка снимает его и примеривает на телеграфистке.
ИЛЬЯ /девушкам, не без сарказма/. Отличная работа! Отличная! Вот так бы хорошо связь налаживали! /В трубку./ Что? Повтори!… Да не надо везти актрису! Обойдемся без актрисы — здесь столько прекрасных дублерш… /Подмигивает девушкам./ Очень общий план… Уходящий объект, пойми…
МОСФИЛЬМ. КОМНАТА СЪЕМОЧНОЙ ГРУППЫ.
ДИРЕКТОР /в телефонную трубку/. «Уходящий объект»! Ты там, в аварии не сильно стукнулся? /Кричит./ Что? Не слышно!… Да, у меня репутация! Да, я могу все! Но я не могу все — всегда…
Дверь комнаты полуоткрыта. Видно, как по коридору проходит Максим, останавливается у двери, читает табличку «БЛАЖЕННАЯ» и останавливается у порога. Выжидательно смотрит на директора, грузного пожилого мужчину, который продолжает говорить по телефону.
ДИРЕКТОР /в трубку/. Ну если повезет… /Чувствуется, что он сдается под натиском режиссера./ Если сам Бог поможет… Подожди, записываю… /Что-то пишет./ Не доезжая церкви?… Брошенная стройка… у дуба, в одиннадцать… Очень романтично! Пока!
Директор кладет трубку и вопросительно смотрит на Максима.
МАКСИМ. Здравствуйте. Мне нужен Илья Сомов.
ДИРЕКТОР. Он всем нужен, но его нет./Набирает номер телефона./ Завтра едем к нему, в Тверскую область, могу прихватить с собой, поможете нам съемочную технику таскать! /В трубку./ Радость моя, автобус нужен на завтра… У режиссера творческий экстаз, или маразм, не знаю, но можешь себе представить последствия отказа? /Пишет что-то в блокноте, вешает трубку, набирает новый номер. Максиму./ Хорошо, что актеры не нужны, а то где бы я их сейчас достал? Из-под земли? /Видимо, телефон занят, и он вешает трубку./
МАКСИМ. Я вообще-то врач, у меня одна пациентка…
ДИРЕКТОР /бесцеремонно перебивая/. Господи, это то, что мне нужно прямо сейчас! /Вытягивает руку./ Посчитайте мне пульс, я же горю на работе! /Другой рукой продолжает набирать номер по телефону./ У вас какой профиль? У меня вот здесь что-то… /Прикладывает трубку к левому боку./ То жмет, то, наоборот, распирает…
МАКСИМ /считая директору пульс/. Так вы меня прихватите?
ХРАМ ОТЦА МИХАИЛА. ЗА ОКНАМИ ТЕМНЕЕТ.
Службы нет, храм пуст, только на клиросе отец Михаил, одетый в простой подрясник, проводит с детьми — сам в качестве регента — занятие по церковному пению. Среди детей — Лиля. Она косится за окно во двор, куда въезжает их «волга» — за рулем Илья. Лиля удивленно поднимает бровки. Отец молча поворачивает ее голову от окна к нотам…
КВАРТИРА МАКСИМА. ПРИХОЖАЯ. КУХНЯ.
Максим тоже возвращается домой. Включает свет, снимает куртку, идет на кухню, ставит на плиту чайник. Достает из своей сумки аккуратно перевязанную пачку писем, завещанных ему Галиной Сергеевной. Кладет их на стол, садится за него, как садятся за долгую работу, и осторожно развязывает голубой бант.
Среди рассыпавшихся — отдельная тоненькая связка конвертов, рукой Галины Сергеевны на вложенной бумажечке написано: «ПИСЬМА ЮЛИ». У Максима удивленно поднимаются брови. Он наугад вытаскивает из одного конверта листок, исписанный торопливыми, уходящими вниз строчками. Читает.
ГОЛОС ЮЛИ /за кадром/. «Милая, милая Галина Сергеевна, только приехала, только вошла в свой номер — вид из окна чудный: кругом снег — а солнце, как летом. Наконец я дождалась исполнения своей мечты: побывать в горах. И что же? Все перечеркнуто, все омрачено — надо же такому случиться, я влюбилась, с первого взгляда, так некстати и безнадежно. Я увидела его в тот последний день перед отъездом, когда в суматохе даже не попрощалась с вами, в отделе кадров, куда забежала за путевкой. Вы его, наверное, уже знаете. Это наш новый врач-психотерапевт, Максим Петрович, так он представился…»
Максим поднимает глаза от письма, его губы морщатся в улыбке… Какое-то время он смотрит перед собой, словно что-то вспоминая. Потом читает дальше.
ГОЛОС ЮПИ /за кадром/. «Галина Сергеевна, я уже считаю минуты, чтобы быстрее вернуться на работу и увидеть его. Я уверена, вы тоже в него уже влюбились, он такой лапушка, таких НЕ БЫВАЕТ! А вы заметили, какие у него руки?»…
Максим, невольно расплываясь в улыбке все шире и шире, бросает быстрый взгляд на руки. Они точно такие, как Юля их описывает.
ГОЛОС ЮЛИ /продолжает/. «… Крепкие, смуглые, ловкие, и так трогательно из-под свитера выглядывают манжеты ослепительно-белой рубашки с запонками! Такой аристократ — я умираю…» Максим не выдерживает и громко, на всю квартиру, хохочет.
ГОЛОС ЮЛИ. «…А трагедь моя в том, что я вижу и чувствую, он — бабник! Режьте меня, жгите, но он — бабник! Простите за грубое выражение. И он никогда не полюбит меня, потому что я всего лишь нянечка в его штате. Вот если бы я поступила, наконец, в театральное… »
Максим какое-то время что-то осмысливает, потом сокрушенно качает головой, ну, мол, и ну… Возвращается к письму.
ГОЛОС ЮЛИ /продолжает/. «Милая Галина Сергеевна, тем не менее я очень прошу, все замечайте о нем, на кого посмотрел, что сказал, кому улыбнулся. Заведите на него такое хорошенькое дельце — и потом мне обо всем доложите…» С плиты призывно засвистел чайник…
ДВОР СВЯЩЕННИКА. ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР.
Дети, неугомонные, все бегают, взрослые кучками о чем-то беседуют, смеются… Вера складывает свои вещи в багажник белого «жигуленка» Сережи. Он стоит рядом, помогает ей и говорит ей что-то веселое, а она почти не слушает его, наблюдая, как от сеновала появляется Илья. Вот он обходит дом, стараясь не входить ни с кем в контакт, и останавливается перед освещенным окном Юли. Стучит по жестяному подоконнику. В окне появляется Юля. Илья что-то говорит ей, та кивает в ответ головой, и Илья отходит в сторону качелей. На лице Веры появляется ироническая понимающая улыбка…

У КАЧЕЛЕЙ.
Илья подходит к качелям, усаживается на них и начинает с силой раскачиваться.
Во дворе появляется Юля. Она медленно идет навстречу ему.
Илья вдруг видит мелькнувший в открытом и освещенном окне спальни силуэт Нонны: она, склонившись над фикусом, тряпкой протирает его листья. Илья с еще большей энергией раскачивает качели, вот он сильным и ловким движением подхватывает к себе Юлю. Какое-то время они качаются вдвоем, Юля немного испуганная и притихшая, она крепко прижимается к нему. Он еще раз бросает взгляд на окно Нонны, видит ее задумчивый профиль… Потом поворачивается к Юле и внимательно смотрит на нее. Ее взгляд устремлен прямо перед собой — губы скорбно сжаты.
ИЛЬЯ /озабоченно/. Ушла, ничего не сказала… Я ведь хотел показать еще и тот материал, который снял в часовне, и здесь, в лесу… Посмотрела бы на себя.
Юля продолжает молчать, но от его заботливого голоса и внимательного сострадательного взгляда ей почему-то хочется плакать: дрожат губы и накипают на глазах слезы. Какое-то время они сидят молча, обнявшись. Качели медленно покачиваются.

СПАЛЬНЯ НОННЫ.
Нонна из окна видит, как Илья и Юля, тесно прижавшись друг к другу, катаются на качелях. Она резко отворачивается и уходит в глубь комнаты, к трюмо. Разматывает с головы длинный шифоновый шарф. Шарф, извиваясь, как змея, падает к ее ногам. В зеркале лицо Нонны: ежик из коротких седых волос делает его детским и беззащитным. Морщась от боли, то ли физической, то ли душевной, Нонна пальцами сжимает виски и закрывает глаза. Из-под ресниц появляются слезы и быстро скатываются по ее щекам…

У КАЧЕЛЕЙ.
ИЛЬЯ /Юле/. Нам есть о чем поговорить, ведь правда?
ЮЛЯ. Да.
ИЛЬЯ. Только не здесь! Холодно. Пойдем ко мне на сеновал. Он спрыгивает с качелей, подает руку Юле. Юля с качелей не поднимается, а наоборот, упершись ногами в землю, тормозит их и усаживается поудобнее, как на стуле.
ЮЛЯ /испуганно/. Зачем на сеновал?
ИЛЬЯ /невозмутимо/. А куда?
Выжидательно и нетерпеливо смотрит на Юлю. Та о чем-то думает, глядя под ноги, потом поднимает к нему настороженный взгляд.
ЮЛЯ /словно проверяя какие-то свои мысли/. А что — это нормально, что на съемочной площадке режиссер так командует и кричит?
ИЛЬЯ /от неожиданности весело хохочет/. Напугалась, что я так и с тобой буду? /Лукаво смотрит на нее./ Разве так режиссеры кричат? Я не кричу, я пою! /Юля смотрит на него исподлобья, недоверчиво./ Будешь слушаться, и все будет в полном порядке!
ЮЛЯ /волнуясь/. А эта… ваша актриса… непрофессионалка, она что — не слушалась?
ИЛЬЯ. Не слушалась. /С нравоучительным подтекстом./ Я был для нее только средством пробиться в кино!
Юля долго и в упор смотрит на него широко раскрытыми, требовательными глазами. Илья чувствует себя задетым.
ИЛЬЯ /растолковывая ей/. Я был молодым, без связей, а в кино без них пробиться невозможно, мне могла помочь только кинозвезда в главной роли. Но я отказался от этой мысли ради неопытной, никому неизвестной женщины с улицы… Испортил себе карьеру! И что? Фильм закрыли, меня фактически вычеркнули из режиссеров, и я перестал для нее существовать. /Глаза Юли все больше и больше расширяются от удивления./ Для нее все перестало существовать, кроме ее обиды — я, дочка ее, все… Я уж промолчал, не хотел портить всем настроения — она покончила с собой, понимаешь, как Иуда, как предатель. Ее сожрало ненасытное, раздувшееся тщеславие. Ее манил только ее крупный план на экране, ни сердце мое, ни душа ей были не нужны!
Илья какое-то время смотрит в сторону, в глазах его — откровенная усталость и полная безнадежность… Но вот он поворачивается к Юле — брови его удивленно поднимаются: Юля беззвучно рыдает…
ИЛЬЯ. Да ты что?… Что с тобой? /Юля не отвечает — слезы уже потоком заливают ее лицо. Илья, вдруг с раздражением./ Да перестань! Ведь и ты такая! /Юля изумленно замолкает./ Разве могу я ждать от тебя чего-то другого? Любви, понимания? Для тебя я тоже средство, ты тоже от меня хочешь одного — сняться в кино!
Юля какое-то время молчит, чувствуя почти физическую боль, словно ее ударили. Но вот она словно набирается несвойственной ей решимости.
ЮЛЯ /тихо/. Да, я хочу быть актрисой, вы как в воду глядели… Хочу быть актрисой с тех пор, как помню себя. Когда я смотрю какой-нибудь фильм, хороший, настоящий, я почти умираю. Я хочу там быть всем: и героиней, и героем, и музыкой, и светом, и даже аляпистым цветком, нарисованным на обоях декорации…
Лицо Ильи от этого монолога Юли постепенно меняется: сквозь нервность и озабоченность пробиваются искры подлинного удивления и сострадания.
ИЛЬЯ. Это режиссура. Может быть, ты режиссер?
ЮЛЯ /не обращая на его слова внимания/. … Я хочу быть там, на экране, в другом мире! Понимаете, я хочу жить другой жизнью. Это главное! И та актриса может быть так! Я уверена, она просто хотела другой жизни! А вовсе не «раздувшееся тщеславие»… /Плачет./ А ничего я вам не говорила, потому что вы все равно бы решили, что у меня, как у всех, а у меня — не как у всех… /Опять всхлипывает./ Но это целая история, это долго рассказывать, но я должна рассказать…
ИЛЬЯ /берет ее за локоть, по-отечески, очень ласково/. Конечно, расскажешь, пойдем ко мне, и ты все по порядку мне расскажешь.
ЮЛЯ /почти льнет к нему/. А душу вашу я полюбила, и ради вас была готова на все…
ИЛЬЯ /настороженно/. Была? А почему в прошедшем времени?
Юля, не понимая вопроса, смотрит на него. Опускает голову, думает.
ЮЛЯ /устало/. Я и сейчас готова на все, но только не на то, чтобы быть вашей любовницей, другое дело — служить, помогать…
ИЛЬЯ /перебивает, потрясенно/. А кто сказал, что надо быть любовницей?
ЮЛЯ. Вы!
ИЛЬЯ. Я?! Когда?
ЮЛЯ. Сейчас. Вы сказали…
ИЛЬЯ /оживляясь/. Ну что я сказал, повтори!
ЮЛЯ. Вы сказали, чтобы я пошла к вам!
ИЛЬЯ. Но здесь же холодно! Я не хочу, чтобы ты простыла… /Берет ее обеими руками за плечи./ Юля! Кто тебя так накручивает? Нонна? Эта жалкая и похотливая женщина?… /Оглядывается на окно спальни Нонны, в окне никого нет./ Ну что она там про меня наговорила? В приступе своей черной ревности!… /Юля молчит./ А то, как у меня сына отняла, потому что даже к сыну ревновала, говорила? Да она только за это на коленях должна передо мной стоять!
ЮЛЯ /упавшим голосом/. Как это — сына «отняла»?
ИЛЬЯ. Ты что, не знаешь, как женщины лишают отцов их детей?
ЮЛЯ /озадаченно/. Я знаю другое, как отцы отказываются от них!
ИЛЬЯ. И такое бывает!.. Ладно, о чем мы?!…

СПАЛЬНЯ НОННЫ. СВЕТ ВЫКЛЮЧЕН.
Нонна, переодетая в ночную рубашку, достает из тумбочки лекарство, то самое, которое ей достал Максим, и глотает таблетку. Потом заматывает голову большим серым пуховым платком… В зеркале, напротив нее, ей виден уже почти черный двор, и два темных силуэта у качелей…

У КАЧЕЛЕЙ.
ИЛЬЯ /страстно, Юле/. … Так при чем тут «любовница»?! /С чувством./ А может, жена?.. Мы же ехали с тобой всю ночь в машине, ну и что? Я даже не дотронулся до тебя! Я даже в мыслях себе этого не позволяю!… Как ты можешь — не верить мне?
ЮЛЯ /со слезами/. Да я почти не сплю, у меня от этого уже «крыша» поехала… /Берется за голову./
Илья не слушает ее — он вдруг отстраняется от нее и смотрит на нее пристально, как на вещь: на ее побледневшее уставшее лицо, огромные потухшие глаза, что-то бессвязно лепечущие губы…
ИЛЬЯ /неожиданно резко/. Запомни это состояние! Вот такое выражение лица было у Ксении, когда она ходила по городу, уже безумная, и лепетала: «Ксения умерла, а Андрей Феодорович не умер, а воплотился в меня, зовите меня Андреем Феодоровичем! Это Ксеньюшка моя скончалась и мирно почивает на кладбище, аз же грешный весь тут!» Скажи это сейчас, вот в этом состоянии! /Юля отрицательно мотает головой./ Скажи! /Делает жест руками, словно заключает ее портрет в рамку кадра./ Говори: «Ксения умерла, а Андрей Феодорович не умер, а воплотился в меня»… /Трясет ее за плечи./
ЮЛЯ. Ксения умерла, а Андрей Феодорович не умер, а воплотился в меня!
ИЛЬЯ. Так, еще раз!
ЮЛЯ. Не могу.
Из дома доносится звук хлопнувшей двери, приглушенные тревожные голоса, кто-то торопливо идет к храму… Илья прислушивается, а потом поворачивает к Юле лицо, искаженное невыносимым страданием. Она сидит опустошенная, безучастная…
ИЛЬЯ. Нет, ты, как и все!.. /Отходит от нее./ Тебе тоже все равно, что я страдаю, что я гибну, что меня все предают… И душа моя…
ЮЛЯ /твердо/. Нет!.. Нет…
Он оборачивается к ней — глаза его загораются.
ИЛЬЯ /с новой силой/. Поверь — ты моя последняя надежда! Вспомни, как мы встретились… Ведь сам Бог свел нас! Вспомни эту катастрофу, которая нас привела сюда, вспомни, что ты сказала, когда переоделась в мое?… Что должна повторить подвиг Ксении — спасти мою душу… как она спасла душу своего грешного мужа… Ведь это-то я не придумываю, это-то было! Это же не случайно, это же к чему-то! /Лицо Юли постепенно озаряется. Илья подходит к ней ближе./ И Ксению ты должна сыграть прежде всего потому, чтобы спасти меня! /Берет обеими руками ее лицо и целует в губы./ Нам о многом надо поговорить… /Поворачивает голову в сторону дома и вглядывается в темноту./ Когда все улягутся, приходи к сеновалу, придешь? /Она утвердительно кивает головой./ Оденься потеплей, холодно…
Он исчезает в темноте. Юля продолжает сидеть на качелях, прислонившись головой к их стропам и тихо покачиваясь.
В доме в окнах мечутся огни, словно там что-то случилось, и в суматохе люди двигаются по комнатам, то включая, то выключая свет…
КВАРТИРА МАКСИМА. КОМНАТА. КОРИДОР. ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР.
Максим, собираясь в дорогу, складывает в сумку полотенце, туалетные принадлежности, бутерброды, термос с кофе. Видит на столе телеграмму Юли, фотографию с абхазцем… Задумывается. Вдруг широкая лукавая улыбка появляется на его лице. Он выдвигает ящик своего письменного стола и выуживает из него серый скоросшиватель с крупными буквами сверху «ДЕЛО».
МАКСИМ /вслух/. Вот так, Юлия Алексеевна, заведем и мы на вас хорошенькое дельце. /Складывает в скоросшиватель телеграмму, фотографию, стопку писем от Галины Сергеевны, другую часть писем засовывает себе в карман./
Сует готовое «дело» в сумку и оглядывает комнату, не забыл ли чего. Видит книгу «ПСИХОЛОГИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ СУДЬБЫ». Раскрывает ее на странице, где заложен листочек с телефоном Сомова. Начинает читать: «КОГДА ПРИНЦ ПОЦЕЛОВАЛ СПЯЩУЮ КРАСАВИЦУ, ОН ОДНОВРЕМЕННО ДАЛ ЕЙ РАЗРЕШЕНИЕ /ЛИЦЕНЗИЮ/ — ПРОСНУТЬСЯ — И ОСВОБОДИЛ ОТ ПРОКЛЯТИЯ ЗЛОЙ КОЛДУНЬИ. ВАЖНЕЙШИЕ РАЗРЕШЕНИЯ — ЭТО РАЗРЕШЕНИЕ ЛЮБИТЬ, ИЗМЕНЯТЬСЯ…»
Максим задумывается. Вдруг быстро набирает чей-то телефон…
ГОЛОС ИЗ ТРУБКИ: Это автоответчик Сомова Илья. Если хотите передать ему информацию, в вашем распоряжении ровно одна минута после сигнала. /Звучит сигнал./
МАКСИМ /в трубку/. Вот что, Сомов Илья, если что случится с Юлей, я тебе этот автоответчик засуну в горло, понял? /Кладет трубку./
Довольный собой, бросает в сумку и книгу, выходит в коридор, снимает с вешалки куртку, но вдруг возвращается в комнату и напоследок набирает еще телефон Юли…
КВАРТИРА ЮЛИ В МОСКВЕ. ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР.
В очередной раз в пустой квартире звонит телефон. От порыва ветра из открытого окна падает на пол фотография с рисунком придворной дамы в бальном платье…
СОН ЮЛИ. /ЧЕРНО-БЕЛЫЕ КАДРЫ./
Ей снится, как над ней с подоконника нависает большое тело матери, лицо неузнаваемо обезображено огромным серым платком. Юля изо всех сил пытается удержать мать руками, тянет к себе, но мать все больше отступает к черной бездне в открытом окне за ее спиной. Юля, собрав последние силы, судорожным движением цепляется за ее платье, но как бывает во сне, пальцы становятся бессильными, вялыми — и мать ускользает из ее рук, туда — в черную бездну…

КОМНАТКА ЮЛИ. ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ СВЕТ.
Юля сильно вздрагивает и раскрывает глаза. Испуганно вскакивает, видимо, сон застиг ее врасплох, потому что она в платье и тапочках. Юля, ничего не соображая, оглядывается, и вдруг все вспоминает…

ДВОР ДОМА СВЯЩЕННИКА. НОЧЬ.
Дверь храма полуоткрыта, луч слабого света падает из него и отчетливо
доносятся текст молебна о здравии рабы Божией Нонны…
Илья спускается по лестнице сеновала и оглядывается. Во дворе ни души. В окне Юли — свет. Илья делает несколько шагов к дому, потом поворачивается назад, к сеновалу, и так, взад-вперед, несколько раз… Вдруг он видит, что свет в комнате Юли гаснет, и он застывает в ожидании ее…
КОРИДОР В ДОМЕ СВЯЩЕННИКА.
Юля плотно затворяет за собой дверь чуланчика и легкими неслышными шагами проходит к входной двери. Но, едва дотронувшись до дверной ручки, вдруг замирает.
Из гостиной доносятся голоса Веры и Арины.
ВЕРА. Я так боюсь, она не умрет?
АРИНА. Типун тебе на язык. Ей сын очень хорошее лекарство достал. Сейчас главное — нервы успокоить, она чем-то сильно расстроилась. Иди лучше на молебен, помолись за ее здоровье.
ВЕРА. Это в храме, да? А я думаю, что там все собираются? Ладно, пойду. Заодно и за свои грехи помолюсь.
Юля едва успевает отшатнуться от двери и спрятаться поглубже в темный угол коридора среди стоящих там лопат и граблей. Вера выходит на улицу, Арина исчезает в глубине дома, в комнате Нонны.
В доме наступает гробовая тишина. И в этой тишине вдруг отчетливо доносится чей-то детский сдавленный плач. Юля прислушивается, широко раскрыв от страха глаза…

ДЕТСКАЯ ЛИЛИ.
Лиля в ночной рубашке сидит на постельке, уже приготовленной ко сну, и горько плачет. Юля, утешая, обнимает ее, гладит по голове.
ЛИЛЯ /сквозь слезы/. Хоть бы скорее Макс приехал! Он бы вылечил маму. Он в прошлый раз, когда мы еще жили в Вологде, меня от кори одним красным светом вылечил…
ЮЛЯ /думая о своем/. Макс — это кто? Брат?
ЛИЛЯ. Да. А вместо лекарств он мне давал красный клюквенный морс!
ЮЛЯ. Он приедет, не беспокойся. Ложись спать.
ЛИЛЯ. Я боюсь засыпать — засну, а мама умрет! /Всхлипывает с новой силой./
ЮЛЯ /ей самой уже хочется плакать/. Не умрет, у меня — умерла, значит у тебя не умрет. Не может, чтобы у двух подружек одновременно умерли мамы.
ЛИЛЯ. И правда! /Светлеет./ Тогда поиграй со мной, если мы подружки. Я все равно не засну.
ЮЛЯ /растерянно/. Мне вообще-то надо идти… /Видит страдающее лицо Лили./ Ну ладно, так и быть!
Обводит глазами комнату. Здесь все аккуратно расставлено: куклы, расфранченные, сидят на настоящих стульчиках за столиком, перед каждой тарелка и кружечка на бумажной салфетке, вырезанной, как вырезают снежинки из белой бумаги; в тарелках игрушечная еда, сделанная из желудей, каштанов, ягод рябины…
ЮЛЯ /вдруг охваченная азартом/. Знаешь, во что поиграем? В интернат!
ЛИЛЯ /заинтересованно/. А как это?
Она энергично смахивает с лица последние слезы, а Юля вскакивает с ее постели и усаживается на корточки перед куклами.
ЮЛЯ /протяжно и сурово/. От-бой! От-бой! Кому я сказала, отбой! /Повернувшись к Лиле./ Это я как будто воспитательница, вредная.
ЛИЛЯ /предвкушая спектакль/. Здорово! /Хлопает в ладоши./
Юля ловко поднимает одну из кукол, сидящих за игрушечным столиком и наклоняет ее к другим куклам.
ЮЛЯ /шепелявя за куклу/. Девчата, а давайте притворимся, что мы спим, а когда воспиталка уйдет, устроим танцы-шманцы!..

ДВОР ДОМА СВЯЩЕННИКА. НОЧЬ.
Илья тщетно ждет Юлю у сеновала. Но вот он решается, отделяется от стены и, оглядываясь вокруг, подходит к дому священника и медленно обходит вокруг него…

ДЕТСКАЯ ЛИЛИ.
Девочка, наконец, уснула. Юля тихо собирает кукол, которые теперь сидят на постельке Лили, в ее изголовье и даже на полу. С охапкой кукол она подходит к стеллажу, чтобы рассадить их там, и в отражении окна, освещенном светом ночника, видит себя с этим огромным нарядным букетом кукол. На какое-то время замирает… Там, в окне, эта девушка с куклами выглядит очень красивой и счастливой…

ДВОР ДОМА СВЯЩЕННИКА.
Илья видит освещенное окно — это спальня Нонны. Он в размышлении останавливается… И вдруг, в соседнем, тоже освещенном окне детской, видит Юлю. Она, точно прощаясь со своей непорочной юностью, по очереди целует каждую куклу и усаживает их на стеллаж. Илья ближе подходит к окну, но Юля исчезает из его поля зрения. И тут же гаснет свет. Илья, оглядываясь на дом, в раздумье возвращается к сеновалу.

ГОСТИНАЯ В ДОМЕ СВЯЩЕННИКА. ГОРИТ СВЕТ.
Юля на цыпочках пересекает гостиную, собирается выключить свет и здесь, но вдруг резко останавливается, словно вспоминает что-то, очень важное. Оглядывается к стене, где над диваном висят множество семейных фотографий в рамках, старых, пожелтевших от времени, и новых, сделанных в фотоателье и друзьями-любителями. И медленно идет вдоль стены, вглядываясь в незнакомые лица. В основном, это фотографии родственников Нонны и отца Михаила. И наконец — то, что невольно искала Юля: «родословное древо» заканчивалось семейной фотографией: четверо — Нонна, отец Михаил, Лиля и Максим, уже взрослый, такой, каким Юля его знала, были запечатлены на ней…
САЛОН АВТОБУСА «ЛИАЗа».
В автобусе много свободных кресел, в проходе и на скамьях — ящики, кофры, осветительные приборы. Большинство членов съемочной группы под мягкое укачивающее движение автобуса уже потихоньку кемарят в своих креслах. В полутьме салона на последнем сиденье сидит Максим и, развернувшись поближе к свету, читает письмо. На сумке, лежащей рядом на сиденье, стопка конвертов, адресованных Одинцовой Галине Сергеевне.
ГОЛОС НЕЗНАКОМОГО МУЖЧИНЫ. «…И вот, мое солнышко, дорогая Галенька, я итожу нашу жизнь, и, честно говоря, меня прошибает холодный пот. Нам скоро будет по полвека, а чего мы достигли, что приобрели? Как раскулачили наших родителей, так и мы с тобой, танцевали, танцевали и дотанцевались: остались без кола и без двора. Думали, все впереди… Какая короткая жизнь, как быстро летит время. И чем я сейчас тебя могу утешить? Только тем, что все материальное — прах, как и наша быстропролетевшая слава, а живет и растет только моя любовь к тебе, и верится мне, что она вечная, и чем старее мы, тем сильнее она становится…»
Максим откладывает письмо, находит в пачке конвертов фотографию, на которой двое, прислонившись головами друг к другу: молодая Галина Сергеевна и мужчина с мягкими, добрыми глазами. Максим какое-то время разглядывает фотографию, потом все прячет в карман, поворачивается к темному окну, сквозь которое мелькают редкие огоньки, и закрывает глаза. Из-под ресниц у него выкатываются крупные слезы, которые он тут же поспешно смахивает…
ГОСТИНАЯ В ДОМЕ СВЯЩЕННИКА.
Юля, как загипнотизированная, продолжает стоять около фотографии Максима в кругу семьи. За ее спиной раздается
ГОЛОС АРИНЫ. Юля, ты? Не спишь?
Юля вздрагивает и оглядывается. Из спальни Нонны на цыпочках выходит Арина. Подходит к ней.
АРИНА. Может, с Нонной посидишь? Отец Михаил в храме, а мне надо детей проведать…

СПАЛЬНЯ НОННЫ.
Нонна с закрытыми глазами лежит в постели, лицо у нее серое, а голова перевязана большим пушистым платком, очень похожим на тот платок, в который перед смертью закутывала свою голову Юлина мать. Юля опускается на стул около постели. Нонна вдруг стонет и открывает глаза.
НОННА. Юля?! Ну зачем ты здесь? Тебе спать надо…
ЮЛЯ /испуганно/. Тише, тише, вам нельзя говорить!
НОННА. Ты так смотришь на меня… Как будто впервые…
ЮЛЯ /горько улыбаясь/. Вы сейчас похожи на мою маму… И вообще, вы женщина, которую не любить нельзя… /Берет ее руку и гладит./
НОННА /закрывая глаза/. Вот смешная!…Мой Макс тоже так обо мне говорит: «женщина, которую не любить нельзя»…
ЮЛЯ /продолжая гладить ее руку/. Спите, спите!
НОННА /не открывая глаз/. Ты уже не обижаешься на меня?
ДВОР ДОМА СВЯЩЕННИКА. ТЕМНО.
Илья, взвинченный от длительного ожидания, вновь выходит из своего укрытия за сеновалом, оглядывается на храм, откуда продолжает доноситься пение, и решительной походкой идет к дому…

КОМНАТКА ЮЛИ. СВЕТА НЕТ.
ИЛЬЯ /осторожно открывая дверь/. Юля, можно?
Его встречает тишина. Он нащупывает выключатель и включает свет. Комната пуста. Илья с озадаченным видом оглядывается… Делает несколько неуверенных шагов к диванчику и садится на него. Обдумав ситуацию, резко встает и нечаянно задевает хлипкий, одноногий столик, на котором стоит рюмочка с букетиком незабудок и медуниц, которые он подарил Юле в лесу, рюмка падает, вода выливается на белую вышитую салфетку. Он поднимает пустую рюмку, вставляет туда цветы и выходит из комнаты, погасив за собой свет.

КОРИДОР ДОМА СВЯЩЕННИКА. ГОСТИНАЯ.
Илья быстро пересекает пустой, слабо освещенный коридор и входит в гостиную, дверь оставляет открытой. Гостиная освещена, но в ней никого нет. Он подходит к распахнутой двери кабинета и вдруг слышит тихие женские голоса, доносящиеся из спальни Нонны, комнаты, смежной с кабинетом. Илья застывает на пороге кабинета и прислушивается.
ГОЛОС ЮЛИ. …Я только одного не понимаю, если Илья вам причиняет столько боли и физической, и душевной, зачем вы его принимаете в своем доме?
ГОЛОС НОННЫ. Я раньше гнала его и запрещала приезжать. Но теперь не могу. Мой сын… /С трудом./ Наш сын недавно спрашивал о нем, и я почувствовала, что он не против /тяжело вздыхает/… познакомиться со своим отцом… И я его понимаю… На лице Ильи появляется болезненно-торжествующая улыбка.
ГОЛОС НОННЫ /продолжает/. Поэтому я сейчас стараюсь ничего не провоцировать, но и ничему не препятствовать, положиться во всем на волю Божью… Хотя мне это с трудом удается, срываюсь! И не ревность меня мучает, а его хамство! Он слишком много себе позволяет, да еще с таким видом, как будто право имеет… О господи, опять! /Стонет./ Иди спать, мне лучше одной!
ГОЛОС ЮЛИ. Никуда я не пойду! У меня бессонница…
На скулах Ильи заходили желваки: Нонна опять побеждала. Какое-то время он еще прислушивается, но из спальни теперь раздаются только слабые стоны Нонны и нечленораздельные обеспокоенные вопросы Юли. Он медленно и задумчиво направляется к двери гостиной, выходит в коридор.

ДВОР ДОМА СВЯЩЕННИКА.
Илья появляется во дворе. Он видит, как двери храма распахиваются, и из него неторопливым ручейком потекли люди. Молебен закончился. Вера идет с заплаканным лицом. Илья догоняет ее и осторожно дотрагивается до локтя…
ХРАМ. ТЕМНО. СВЕЧИ ПОГАШЕНЫ.
Разошлись все, только в алтаре на коленях перед запрестольной иконой
Державной Божьей Матери стоит отец Михаил и молится…

ЛЕНИНГРАДСКОЕ ШОССЕ. ТЕМНО.
Мосфильмовский «ЛИАЗ» бесшумно несется по гладкому асфальту, прорезая черноту ночи светом дар. За окнами автобуса, в слабом освещении плафонов, видны спящие люди…

У ВОРОТ ДАЧИ ИРЫ. ТЕМНО.
Автобус замедляет ход и останавливается. Шофер подает условный сигнал, и через какое-то время из ворот дач появляется полусонная Ира с баулом в руках. У нее недовольный вид.

САЛОН АВТОБУСА.
Ира входит в него, опираясь на руку Директора.
ИРА /ворчит/. Ишь, вздумали — на первую съемку без меня! /Усаживается рядом с Директором, на переднее место./ Случайно ведь позвонила, как сердце чувствовало! Дублершу они нашли!
ДИРЕКТОР/тихо, стараясь никого не разбудить/. Мы тебя, лапушка, поберечь хотели!
ИРА. Запомни, у меня никогда и нигде не будет никаких дублерш! Деньги на фильм я достала, а кто платит, тот и музыку заказывает!
ДИРЕКТОР /целует ее в щеку/. Что мы без тебя, благодетельница ты наша!
ИРА /кладет голову на его плечо/. Посплю, можно? /Закрывает глаза./ Какое у тебя крепкое, мужское плечо…
Автобус, набирая скорость, дергается. Максим от толчка открывает глаза, сонно оглядывается, не видит никаких изменений и опять засыпает.
КОМНАТКА ЮЛИ.
Юля входит, включает свет и опускается на диван. О чем-то думает. Поднимает глаза и видит на белой салфетке мокрое пятно, а на нем выпавшую полуувядшую незабудку. Удивленно пододвигает к себе рюмочку — она без воды. От необъяснимого страха у нее на лбу выступает холодный пот. В пугающей тишине слышен только громкий стук ее сердца. Вдруг раздается глухое хлопанье двери в коридоре — кто-то вошел в дом, от сквозняка едва прикрытая дверь Юлиной комнаты начинает медленно приоткрываться, обнажая черный зияющий провал в коридоре… Юля вскакивает, судорожным движением закрывает дверь на крючок, потом подбегает к окну, торопясь, дрожащими руками, закрывает и его на все щеколды. Опять подбегает к двери и придвигает к ней сундук. Замирает.
Взгляд ее наталкивается на пиджак Ильи, весящий на спинке стула. Она хватает его, бросает на пол и начинает в неистовстве топтать. Поднимает его и бьет им о стол, стулья, стены…
ЮЛЯ. Хочет сделать из меня шлюху! Нонна права, во всем права! /Опустившись на колени, бьет кулачком по этому пиджаку, словно это была не безликая жалкая вещь, а сам обладатель ее, режиссер Илья Сомов./ Подкупает… Преследует… Был здесь… На тебе, на тебе, на тебе! /Кулачок переходит на собственную голову./ На тебе, на тебе, на тебе! Уже к нему пошла! Побежала! Дрянь паршивая! А он оказался отцом Максима! /Бессильно опускает руки/ Это мне специально… Стыд какой! Позор! /Закрывает лицо руками, замолкает… Наконец приходит в себя. Твердо./ Нет, такой ценой не надо мне никакой роли!
Юля оглядывается на окно — за ним, как на фотобумаге, сквозь ранний утренний туман, уже проявляются причудливые очертания кустов и деревьев. Она встает с коленей, выключает свет и прямо в платье залезает в постель под лоскутное одеяло.
ЮЛЯ. Господи, что же делать? /Съеживается в комочек и закрывает глаза. Вдруг начинает петь себе колыбельную./ А-а-а-а! А-а-а-а! Баю-баюшки-баю, не спи, детка, на краю, а то во-о-о-олк при-и-и-дет и укуси-и-и-ит за бочо-о-о-ок!…
Опять открывает глаза, чувствует, что не заснет. Вдруг резко вскакивает, достает из-под дивана рюкзачок и вытряхивает из него свои вещи.
ЮЛЯ. От греха подальше, от греха подальше! Уезжать! Уезжать! /Рассматривает свое белое платье. Оно в грязных пятнах. Передразнивает./ «Как невылупившаяся горошина»!… Я тоже хочу быть чистой, как невылупившаяся горошина! / Решительно комкает платье./
САЛОН АВТОБУСА.
Максим спит, Ира тоже уснула на «крепком» плече директора, который смотрит за окно грустными глазами.
ШОФЕР /оглядываясь на Директора/. Поворот-то где? Здесь?
Директор утвердительно кивает головой.

РАЗВИЛКА ДОРОГ У ДЕРЕВНИ ОКАТОВО. СВЕТАЕТ.
Шофер с Директором, о чем-то толкуя над картой, стоят вдали, у указателя с надписью «дер. ОКАТОВО», уже знакомого нам по сцене аварии. Из автобуса выходят сонные члены съемочной группы, потягиваются, разминаются, разбредаются. Среди них и Ира. Закуривает – и вдруг лицо ее мгновенно меняется.
Из вторых дверей, протирая глаза, выходит Максим. Он тоже видит Иру, и тоже от неожиданности замирает.
ИРА /Максиму, с плохо скрываемым торжеством/. Кажется, ты меня преследуешь?
МАКСИМ /после паузы/. Ну пусть будет так. Тебе что ни скажи, все равно будешь думать по-своему.
ИРА /очень довольная новым приключением/. Ну почему — скажи!
МАКСИМ /опускает голову, думает/… Я хотел попросить прощения. Я виноват перед тобой… /Замолкает, подыскивая слова./ … в том, что поддавшись страсти, невольно обманывал тебя… и себя! /Хмурится./
ИРА /насторожившись/. Значит, я была права? Ты играл?
МАКСИМ. Нет! Но я чувствовал, что мы по разные стороны баррикад.
ИРА. Ладно, не очень понимаю, но, так и быть, прощаю! Страсть все искупает и покрывает!
МАКСИМ /вздохнув/. Все искупает и покрывает только любовь, а что это такое, мы и представления не имеем… /Вдруг словно что-то вспоминает./ Да! /Достает из сумки книгу Эрика Берна./ Здесь изложена история твоей болезни, как лечиться. Начиная с этой страницы. /Открывает книгу, быстро листает, находит нужную и загибает угол./ Самое важное я подчеркнул. /Протягивает книгу./ Дарю!
ИРА /царственным жестом принимая книгу/. Спасибо.
МАКСИМ. На здоровье! /Вдруг широко улыбается./ Если честно, как мы договаривались… Книга эта, как и твои розы, предназначалась не тебе — другой!
ИРА /делая круглые глаза, с юмором/. Нас преследует рок! К чему бы это? /Игриво, с вызовом, смотрит на него./
МАКСИМ /после паузы/. К прощанию.
Закидывает сумку за плечо, поворачивается и быстро уходит прочь от автобуса, в сторону, противоположную его хода. Ира провожает его взглядом, в котором удивление, неприкрытое сожаление и даже досада на себя… Максим переходит за автобусом дорогу, и, убедившись, что остался вне поля зрения Иры, в размышлении опускается на бровку шоссе, ногами за обочину. Он в крайнем недоумении от собственного поступка — сидит, совершенно озадаченный, с мрачным видом оглядываясь вокруг. Потом устало подпирает голову локтями — взгляд его падает на землю, и вдруг он видит у своих ног, обутых в белые кроссовки, светлый женский локон. Под дуновением ветерка локон, как живой, придвинулся к его ноге и почти лег на носок ботинка. Максим поднимает локон — он очень напоминает Юлины волосы, те, что он еще совсем недавно, три дня назад, так неловко гладил…
ДВОР ДОМА СВЯЩЕННИКА. СЕНОВАЛ. СВЕТАЕТ.
Женский локон лежит на ладони у Ильи. Это могла быть Юля, но это — Вера. Они лежат, тесно прижавшись друг к другу, накрытые клетчатым пледом. Вера дремлет, уткнувшись в плечо Ильи. Он осторожно освобождает свою руку из-под ее головы и поворачивается к окошку. Видит у колодца очертания Юлиной фигуры. Та стирает платье, в котором была в часовне.
ИЛЬЯ /Вере/. А ты не можешь уехать вечером? Понимаешь, я пригласил сюда съемочную группу — снять несколько кадров, но актрисы не будет, и мне срочно нужна дублерша, вид издали…
ВЕРА /сонно/. Юлю проси!
ИЛЬЯ /раздражаясь/. Попрошу, но у меня должен быть запасной вариант!
ВЕРА /неудержимо засыпая/. Ладно, я у всех запасной вариант… И умру запасным вариантом. /С глубоким вздохом./ Если бы я могла жить заново, я бы хотела быть, как Юля, чистой и непорочной. /Обнимает его, он отстраняется./ Она молодец, так тебе и надо! /Засыпает./
Илья опять поворачивается к окну. Видит, как Юля, уже стоя на веранде, вешает там на бельевую веревку свое платье, торопливо отжимает подол, и, не оглянувшись на сеновал, быстро исчезает в доме. Илья лежит с открытыми глазами, думает о чем-то скорбном, глаза наполняются слезами. Когда он их закрывает, в уголке остается слезная капля. Как роса на цветке, в которой блеснул лунный свет…
РАЗВИЛКА У ДЕРЕВНИ ОКАТОВО.
Автобус еще стоит, но члены съемочной группы потихоньку тянутся к нему и опять усаживаются на свои места.
Максим с потрясенным видом, держа Юлин локон в руке, идет по обочине дороги, внимательно рассматривая прилежащее кусты, лужи, траву… Еще несколько прядей плавает в обмелевшей после дождя луже… Максим останавливается, но подбирать не торопится, только морщит напряженно лоб в поисках разгадки. И вдруг, рядом, на небольшом кусте шиповника, он видит длинный кусок тонкого ручного кружева. Максим осторожно снимает его с куста, рассматривает: от дождя и солнца оно стало кипельно белым. Максим беспомощно оглядывается на автобус — видит, как тот медленно набирает ход на противоположной стороне дороги. Максим засовывает два пальца в рот и издает дикий разбойничий свист. Автобус дергается и останавливается — Максим бежит к нему…
Возникает титр: «День пятый»
ДВОР ДОМА СВЯЩЕННИКА. УТРО.
На крыльцо выходит Арина, глубоко вдыхает свежий воздух и потягивается. Потом поворачивается к храму, чинно кладет крестное знамение перед его крестом и кланяется ему в пояс. Из дома выходит отец Михаил. Он уже в подряснике.
ОТЕЦ МИХАИЛ /благословляя Арину, с улыбкой/. Ну что, вымолили еще раз нашу матушку, слава Богу!
Со стороны деревни появляется старушка с бидоном молока. Двор постепенно пробуждается…
Юлино платье на веранде под первыми лучами солнца делается ослепительно-белым и почти прозрачным…
ПОЛЕ НЕДАЛЕКО ОТ ОКАТОВО. ЗАБРОШЕННАЯ СТРОЙКА. УТРО.
«ЛИАЗ» останавливается у одинокого дуба, открываются обе двери. Все выходят, с восторгом оглядываются вокруг: поля, покрытые пеленой тумана, тишина, покой, бесконечность…
Только Максим не торопится выходить, он задерживается возле Директора.
Тот останавливается в передней двери на подножке, под мышкой у него шезлонг. Смотрит на часы.
ДИРЕКТОР /съемочной группе/. Господа, до съемки два часа, прошу не разбредаться. Ягод в лесу нет, грибы радиоактивные. Снимаем один план, и к вечеру дома, вопросы есть?
Ира видит Максима в двери автобуса, но делает вид, что не замечает его. Достает сигареты и закуривает.
МАКСИМ/ Директору/. А режиссер-то где?
ДИРЕКТОР /шепотом/. Надо думать, где-то здесь, в окрестных селениях. Ищет дублерш. Хобби у него такое!
Он спрыгивает с подножки и заходит за автобус, за ним идет Ира. Директор, выбрав уютное место, устанавливает шезлонг, и Ира усаживается в него. Потом достает из сумки книгу, которую ей подарил Максим, но продолжает демонстративно не обращать на него внимания… Максим уже вышел из автобуса и стоит рядом с Оператором и его помощниками, которые возятся с кинокамерой. Проверяют объективы, ставят телевик.
МАКСИМ /что-то задумав/. А мне можно? /Заглядывает в окуляр, ведет ручкой панораму./
Мы видим глазами Максима поле, брошенный скелет стройки, лес, дорогу, храм, большой дом с верандой… Панорама замирает… На темном фоне веранды ясно читаются контуры знакомого белого платья.
ОПЕРАТОР /стенает над Максимом/. Кто сюда посмотрит однажды, считай все — влип! В эту магическую, дерьмовую «вторую реальность»…
МАКСИМ /поднимая голову от окуляра/. Что?
Он не может отвести взгляда от дома, стоящего вдали. Белое пятнышко на его фоне видно и так.
ОПЕРАТОР. Я спрашиваю, как «кино»?
Максим снова наклоняется к окуляру. Теперь веранда пуста. Платья уже нет. Оператор не выдерживает, отстраняет его и тоже смотрит в окуляр.
ОПЕРАТОР /после паузы, в которой он внимательно рассматривает вид/. «Дорога, ведущая к храму», тьфу! /Опять после паузы рявкает./ Красота бешеная! Где режиссер?!
… Ира в своем шезлонге читает подчеркнутое: «… НАПРИМЕР, ЖЕНЩИНА ЖИВЕТ ПО СЦЕНАРИЮ «СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА»… Ира самодовольно усмехается. Читает дальше, и улыбка сползает с ее лица: «…ПОЛАГАЯ, ЧТО ОНА ИЗБАВИТСЯ ОТ ФРИГИДНОСТИ ТОГДА, КОГДА ВСТРЕТИТ ПРЕКРАСНОГО ПРИНЦА С ЗОЛОТЫМИ ЯБЛОКАМИ, И ЗА ПРИНЦА ОНА ВПОЛНЕ МОЖЕТ ПРИНЯТЬ ПСИХОТЕРАПЕВТА…» Не веря своим глазам, Ира обращается к титульной обложке и читает название книги: «ЛЮДИ, КОТОРЫЕ ИГРАЮТ В ИГРЫ. ПСИХОЛОГИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ СУДЬБЫ.» И тут же возвращается к тексту: «ПОСЛЕДНИЙ, КОНЕЧНО, ОТКЛОНИТ ЭТУ ЧЕСТЬ В ОСНОВНОМ ПО ЭТИЧЕСКИМ СООБРАЖЕНИЯМ, НО ЕЩЕ И ПОТОМУ, ЧТО У ПРЕДЫДУЩЕГО ТЕРАПЕВТА /БЕЗ ЛИЦЕНЗИИ/ ЕГО ЗОЛОТЫЕ ЯБЛОКИ ОБРАТИЛИСЬ В ПЫЛЬ»…
Ира поднимает от книги возмущенные глаза и оглядывается в поисках Максима — но того и след простыл…

ДОРОГА В ХЛЕБНОМ ПОЛЕ. ДВОР ДОМА СВЯЩЕННИКА.
Максим медленно идет по дороге в сторону храма. Не дойдя до дома метров пятьдесят, останавливается у стога сена, рядом с сеновалом. Неожиданно ярко сверкнул крест на храме, и едва слышно, мягкими набегающими волнами, вдруг доносится пение оттуда, словно из астрала — «ОТЧЕ НАШ»… А в доме — ни звука, ни шороха. Максим огибает стог и опускается на землю у его основания так, чтобы не быть случайным соглядатаем — дом остается за его спиной. Здесь, перед ним — сеновал, и поле, и маленький автобус вдали, и дальше — лес у обрыва реки… Снова волной доносится из храма последняя строчка общей молитвы: «…избави нас от лукавого»…

ИНТЕРЬЕР ХРАМА. ГОРЯТ СВЕЧИ.
Юля в своем белом платье, ослепительно чистом и выглаженном, стоит перед отцом Михаилом и исповедуется ему. Идет литургия, народу, как водится, мало.
ЮЛЯ /продолжает/. … Я и наврать могу — как бы случайно, и ужасно стесняюсь своей бедности, мне хочется иметь красивую одежду, да и вообще, мне вся жизнь моя не нравится, я ее боюсь! Это ведь грех? /Поднимает голову к отцу Михаилу./ Мне только и хорошо становится, когда я мечтаю… В общем, я не живу, а витаю в облаках. Может, поэтому хочу стать актрисой, чтобы хоть временно побыть какой-нибудь там королевой… И страдать там можно на всю катушку — все равно — не больно… Это у меня уже как страсть — порочная — «раздувшееся тщеславие»! /На ее глазах появляются слезы./ Я из-за нее могу даже предать человека, которого люблю, понимаете!… Совершить низкое, лишь бы стать актрисой…
ОТЕЦ МИХАИЛ. Если ты должна стать актрисой, ты станешь ею. А если нет — значит, на то Воля Божья. И ничего, никакие связи, никакие режиссеры тебе не помогут.
ЮЛЯ /подумав, в отчаянии/. Нет, я умру, если в моей жизни не будет кино — в любом виде, в любом качестве… Раньше в кино хоть таперы были, я на пианино могу играть…
ОТЕЦ МИХАИЛ /сердобольно/. Богу видней, что лучше для тебя.
ЮЛЯ. Нет, я умру! У меня мама покончила самоубийством… /Плачет./ И у меня нет сил бороться с собой… как больная!
ОТЕЦ МИХАИЛ. Конечно, у тебя нет сил. Силы надо черпать от Бога. Будешь причащаться, и силы будут.
ЮЛЯ /смотрит на него со страхом/. Я не хочу бороться с собой! Со своей мечтой… Это единственное, что у меня осталось!
ОТЕЦ МИХАИЛ /улыбаясь/. Откуда ты знаешь, какие силы Бог посчитает дать тебе? Может, это силы стать актрисой, может, силы победить страх, может, еще какие-нибудь силы, вот плакать перестанешь, улыбаться научишься… /Юля улыбается сквозь слезы./ Ну, будешь причащаться?
Юля улыбается и кивает головой. Отец Михаил покрывает ее голову епитрахилью и читает разрешительную молитву…

У СЕНОВАЛА. УТРЕННЕЕ СОЛНЦЕ.
Максим, ожидая, пока кто-то появится на дороге, сидит, прислонившись к стогу спиной, и крутит перед собой соломинкой, за которой гоняются трое котят. Рядом, греясь на солнышке, лежит кошка и с мудрым безразличием, как-то «по-взрослому» смотрит на своих детенышей, то сплетающихся в клубок, то боком, как по команде, отскакивающих друг от друга и всем своим видом: вздыбленной шерстью, выгнутой спиной, дрожащими хвостиками — изображающих приступ ужаса перед жизнью, который, впрочем, тут же проходит. Максим страдальчески улыбается, глядя на эту игру…

ИНТЕРЬЕР ХРАМА.
Юля со сложенными крест-накрест на груди руками после причастия в цепочке причастников идет к столику с запивкой. «Тело Христово пришлите, источника бессмертного вкусите»… — тихо поет хор. Рядом со столиком Юля, боясь сделать что-то не так, суетливо шарахается туда-сюда, пока, наконец, ей не протягивает ковшичек с запивкой стоявшая рядом сухопарая старушка.
ПЕРВАЯ СТАРУШКА /сварливо/. Повернись так! /Разворачивает ее лицом к алтарю./ Теперь перекрестись и пей. /Юля поспешно выполняет ее команду./ Первый раз, что ли? А! Ну, с принятием тебя Святых Тайн!.. Берегись теперь! После причастия дьявол особенно будет на тебя яриться!
ВТОРАЯ СТАРУШКА /разливая из чайника запивку, первой старушке/. Через тебя он и ярится! /Юле./ Не бойся, лапушка, ничего! Все у тебя будет хорошо, Бог ведь с тобой!

СЕНОВАЛ.
Илья спит, черты его застыли в выражении тревоги и муки. С первым же писком электронных часов он в испуге открывает глаза и оглядывается — Веры радом уже нет. Трет лицо руками, заглядывает в щель. Во дворе видит Юлю, выходящую из храма какой-то быстрой осторожной походкой. Словно что-то боясь расплескать внутри, она, опустив голову тихо проходит к дому и скрывается в нем.
Илья мгновенно вскакивает, подходит к проему, где торчит приставная лестница, высунувшись, смотрит вдаль, в ту сторону, где чернеет мертвым каркасом заброшенная стройка. Какое-то облегчение и вместе с тем возбуждение отражается на его лице.
У одинокого дуба, у стройки, отчетливо виднеется знакомый ему Мосфильмовский автобус. Илья переводит взгляд вниз и невольно застывает от умильной картинки: под стогом сена сидит красивый, интеллигентного вида парень — белая рубашка, тонкий шотландский свитер — и сосредоточенно играет с котятами. Илья даже наклоняется, чтобы контуры проема лестницы получше «скадрировали» ему этот сентиментальный снимок.

У СЕНОВАЛА.
Максим снизу видит, что какой-то человек торопливо спускается по лестнице с сеновала. Спустившись, причесывается, отряхивается от соломинок, подходит ближе к нему.
ИЛЬЯ /Максиму, с приветливой улыбкой/. Доброе утро!
МАКСИМ /настороженно/. Здравствуйте.
Продолжая торопливо отряхиваться, Илья с добродушной усмешкой смотрит на смешную возню котят у ног Максима.
ИЛЬЯ. Невинность всегда так умиляет, правда? Вы ведь здесь в первый раз? Сегодня приехали? Тогда советую занять эти апартаменты. /Показывает на сеновал./ Лучше всякого пятизвездочного отеля. Я, увы, освобождаю их, пора, как говорится, и честь знать.
Илья подходит к навесу и одним движением сбрасывает с замаскированного тут «москвича» охапку сена. Ногами откидывает сено от его колес. /Машина по-прежнему без лобового стекла./
Максим, уже предчувствуя результат, медленно достает из своей сумки телеграмму Юли, медленно раскрывает ее и сверяет с ней номер машины. Встает, так же медленно подходит к Илье, который уже заканчивает свой «марафет».
МАКСИМ. Вы — режиссер Сомов?
ИЛЬЯ /почувствовав некоторую угрозу/. Меня уже узнают в глухомани. Неужели бремя славы?
МАКСИМ. Где Юля?
ИЛЬЯ /долго смотрит на Максима, пытаясь понять ситуацию. Видит в его руках телеграмму. Наконец, понимает, по-своему./ Так вот вы какой… «максимум принца»! Что ж, похоже. Она вас вызвала. Для подстраховки?… Молодец Юля, на два фронта работает!
МАКСИМ /накаляясь/. Где она?
ИЛЬЯ /словно успокаивая его/. Да в храме, кается в своих грехах. /Закатывает рукава и начинает умываться у ручного рукомойника, прибитого к стене сеновала. Чуть насмешливо./ Вы ведь в курсе ее актерской мании? Режиссеру жить в окружении таких девушек просто беда. Одни искушения! Потом не знаешь, куда от них деться…
Максим поднимает с земли свою сумку, сует туда телеграмму, застегивает молнию и оглядывается в сторону церкви.
ИЛЬЯ /очень доброжелательно, не обращая внимания на мрачный вид юноши./ Она в алтаре прячется, по блату у батюшки, друга моей юности. /Уже ему вслед./ Вы хоть знаете, что такое алтарь? Это там за загородкой. «Иконостас» называется…
Максим, преодолевая в себе какой-то тяжкий паралич, идет к храму.

ИНТЕРЬЕР ХРАМА.
Максим входит в храм. Читаются благодарственные молитвы, Царские Врата закрыты. Максим медленно обводит взглядом молящихся. Юли нет. Он видит, как крестятся вокруг люди, и пальцы его опущенной руки невольно собираются в щепотку, но сама рука остается неподвижной. Рядом с ним мальчик лет шести привычно осеняет себя крестным знамением, и во взгляде Максима можно прочесть что-то вроде зависти. Вдруг он видит, как одна старушка, чуть приоткрыв северные двери, заглядывает в алтарь, ждет, пока на нее обратят там внимание. Максим начинает быстро пробираться к ней, чтобы сквозь щель в дверях разглядеть там, внутри, Юлю. Спросив что-то и получив из алтаря ответ, старушка закрывает дверь и спускается с солеи к молодой чете, которая ждет ее, поддерживая под руки совсем плохонького старичка. Сказав им что-то утвердительное, она присоединяется ко второй старушке и тоже начинает протирать подсвечник от следов воска.
МАКСИМ /наклоняясь к первой старушке/. А там девушки нет в алтаре, не видели?
ПЕРВАЯ СТАРУШКА /шарахается от него/. Какая девушка? Господи, помилуй! /Испуганно осеняет себя крестом./ «Девушки в алтаре» — совсем очумели!
ВТОРАЯ СТАРУШКА /смягчая смущение Максима/. Сохранившим целомудрие монахиням в алтаре можно.
МАКСИМ /растерянно/. Монахиням? /Отходит в сторону, пытаясь осмыслить новую информацию./

КАБИНЕТ В ДОМЕ СВЯЩЕННИКА.
Нонна сидит у окна и тонким карандашом делает в альбоме набросок с букета полевых цветов и колосьев, стоящего в большой прозрачной банке на подоконнике. Раздается стук в дверь.
ГОЛОС ЮЛИ. Можно?
Она входит в комнату во всем своем белом, в руке у нее сумочка Галины Сергеевны, к груди она прижимает платье Нонны и вещи Ильи.
ЮЛЯ. Вот, возвращаю./Кладет все на диван./ Спасибо за платье. А это вещи Ильи. Я решила уехать…с Сережей… я договорилась с ним, он не против.
НОННА /удивленно/. С чего это ты надумала?
ЮЛЯ. У меня, понимаете, экзамены на носу, и еще моя крестная плохо себя чувствует, она старенькая, я боюсь за нее.
НОННА /внимательно рассматривая новый наряд Юли./ Откуда у тебя это платье? Оно стилизовано под венчальное 18 века. Примерно такое я делала для роли Ксении.
ЮЛЯ /после паузы/. Видимо, это тоже шили по вашему эскизу.
НОННА. Вот как! /Кивает на свое платье на диване./ А это я тебе дарю, оно мне все равно мало.
ЮЛЯ. О, спасибо, я не заслуживаю.
Юля теребит платье Нонны, и вид у нее такой, словно она хочет сказать что-то важное, но не решается.
НОННА. Да что случилось? Ты же не собиралась уезжать?!
ЮЛЯ. Все так невероятно, что даже не знаю, с чего начать…
Она замолкает — на пороге кабинета появляется Илья.
ИЛЬЯ /весело и бесцеремонно/. Юлия — дева! На работу! У тебя через полчаса съемка. Быстро в машину! /Она смотрит на него широко раскрытыми глазами и ничего не понимает./ Съемочная бригада уже на месте. Начинаем классически, с финального кадра, это хорошая примета, тьфу, тьфу! /Стучит по крышке пианино./ Помнишь, Ксения…
НОННА /возмущенно/. Не понимаю, какая съемка?! /Откладывает альбом/
ИЛЬЯ /невозмутимо/. Ну, новый финал, я вчера рассказывал, Ксения уходит вдаль, в бесконечность…/Юле, укоризненно./ И почему ты не пришла репетировать? Я тебя полночи прождал. /Изображая свирепость./ Еще не сыграла ни одной роли, а ведешь себя как звезда первой величины! /Нонне, совсем мягко./ Впрочем, это тоже хороший знак!
НОННА /почти задыхаясь от волнения/. Никаких съемок здесь не будет.
Илья с выражением смотрит на Юлю, как бы требуя объяснения.
ЮЛЯ /с трудом преодолевая себя/. Да, я уезжаю домой.
Наступает длинная зловещая пауза.
ИЛЬЯ /вновь овладев собой/. Что случилось? /Юле./ Тебе Нонна сниматься запретила?
НОННА /вспыхивая/. Тебе не кажется, что ты злоупотребляешь моим гостеприимством?
ИЛЬЯ /обескуражено разводя руками/. Не понимаю тебя! В конце концов я имею право снимать, где мне угодно и кого мне угодно. И не разыгрывай из себя жертву!
НОННА /как бы думая о своем/. Разве палачу не приятен вид жертвы?
Поворачивает к окну беспомощный, потерянный взгляд, словно там кого-то ищет. Двор пуст — все в церкви.
ИЛЬЯ. Да брось, Нонна! /Кидая на притихшую Юлю быстрый взгляд./ Здесь даже ребенку ясно, кто из нас «палач», а кто «жертва»!
По лицу Нонны видно, что она что-то решила про себя. Она вдруг встает со своего кресла и опускается перед Ильей на колени.
НОННА /сжав перед собой руки/. На коленях умоляю тебя, уезжай, исчезни из моей жизни! Да, я палач, а ты жертва, ну прости, если так, если ты считаешь, что я тебе принесла так много зла! Прости, что заболела не вовремя и сорвала тебе постановку…
Юля, до смерти перепуганная, вскакивает со своего места и бросается к ней, хочет ее поднять, но та противится, отталкивает ее…
НОННА /продолжает/ . … прости, что мужа нашла себе лучше, чем ты мне желал, что дом у меня богатый — а у тебя никакого…
Юля, отчаявшись поднять ее с коленей, вдруг бросается к окнам и быстрыми движениями начинает задвигать шторы на них…
НОННА /продолжает/. …прости, что у меня столько друзей, а тебя все предают…
Илья застывшим взглядом смотрит на нее, стоящую перед ним на коленях с молитвенно воздетыми руками, видит ее полную грудь, задрапированную кружевом бродери, в котором прячется красивый крестик ручной работы, и в глазах его постепенно появляется выражение глубокого скрытого удовольствия.
ГОЛОС НОННЫ /доносится до Юли/. … прости, что твоя жизнь с этими фильмами, фестивалями и девочками — жалкая, а нашей, серой, провинциальной, ты до смерти завидуешь…
Юля наконец-то задвинула шторы на последнем окне и, встав к нему спиной, крепко держа руками эти задвинутые шторы, словно кто-то их мог раздвинуть вопреки ее воле, поворачивается к Нонне.
НОННА /продолжает/. Прости, что родила тебе сына вопреки твоему желанию, прости…
ИЛЬЯ /вспыхнув/. Все неправда, все ложь! Ты же прекрасно знаешь, как я хотел сына, как я мечтал о нем, и даже имя придумал ему еще тогда, когда его и в помине не было, ты у меня все отняла, всё, и сына, и его имя…
НОННА. Я? Отняла у тебя?
ИЛЬЯ. Да, да — отняла! Из-за своей дьявольской ревности… Ты хотела, чтобы я любил только тебя, и ударяла в самое больное место!… Может быть, это — мой сын, мой, но жить, и любить, и все время думать: а вдруг?… И я отрезал, да, я отрезал!… Это же ад: В д р у г? Вдруг чужой? Вдруг вся любовь моя — а я готов был любить! — зря? Вдруг меня просто оставили в дураках, а? Жить в этом? Ты хотела погрузить меня в ад!
ЮЛЯ. Нонна, да встаньте же!
Нонна только сейчас видит насмерть перепуганное лицо Юли, она вдруг послушно встает, подходит к своему креслу и опускается в него почти с равнодушным видом.
ЮЛЯ /защищая Нонну, Илье/. Как вы можете так разговаривать с ней? Если она «отняла» у вас сына, то почему он любит вас? Он мне сам говорил! Он все время о вас помнит, он даже думает, что вы бросили ее /кивает на Нонну/ из-за того, что он у вас выигрывал в солдатику, когда он был маленький…
Юля переводит дыхание. Наступает пауза, в которой Илья, и Нонна с одинаковым недоумением смотрят на Юлю.
ЮЛЯ /уже спокойнее/. Простите, я так путано… Мы с ним вместе работаем, Максим Петрович Петрушин, наш врач-психотерапевт и заведующий отделением. Вчера, случайно, видела там, в гостиной, у этажерки, фотографию… Он там взрослый. И только тогда поняла, что я в доме его матери… и отца… /Смотрит на Илью./
Тот тоже некоторое время смотрит на нее, потом вдруг круто поворачивается и выбегает из кабинета.
Нонна раздвигает шторы на своем окне, берет с подоконника альбом и карандаш, кладет на колени, делает несколько линий дрожащей рукой… Юля открывает пианино и начинает наигрывать романс, тот самый, который играла Максиму, но взгляд ее невольно обращается к двери…
ЮЛЯ. Куда это он?
НОННА /брезгливо/. Да у него тоже нервы. Сейчас оббежит вокруг дома несколько раз и вернется. /После паузы./ Ну расскажи мне о Максе, какой он там, с вами?

ИНТЕРЬЕР ХРАМА.
Максим, пятясь, осторожно пробирается к выходу из церкви, как вдруг Царские Врата открываются, и он видит выходящего из алтаря с Чашей в руках священника. Священник смотрит, где тут опоздавшее к причастью? И вдруг видит Максима. Не скрывая удивления, радостно улыбается ему — но Чаша, которую он держит, не позволяет ему сделать еще какие-то знаки внимания, он тут же спохватывается, только едва заметно кивает головой и обращает свой взор на старичка. От удивления Максим только запоздало кивает ему в ответ, неожиданно узнав в священнике своего отчима. Тем временем к отцу Михаилу уже подводят под руки старичка, и отец Михаил, держа в одной руке Чашу, другой накрывает голову старичка епитрахилью — для исповедания.
Максим быстро достает из кармана куртки записную книжку, подаренную ему Нонной, открывает ее, видит рисунок матери. В беглом наброске: храм, дом и сеновал — вид со стороны поля — все узнаваемо. Под рисунком написано «ЖДЕМ» с тремя восклицательными знаками. Максим поднимает изумленные глаза к отцу Михаилу, тихо читающему над старичком разрешительную молитву. В открытые Царские Врата за ними видна запрестольная икона — образ Державной Божьей Матери. Максим задерживает взгляд на этом образе, словно пытаясь что-то понять. Потом, вспомнив о Юле, быстро оглядывает алтарь. Он — пуст.

ВОСПОМИНАНИЕ МАКСИМА. У СЕНОВАЛА./ЧЕРНО-БЕЛЫЕ КАДРЫ./
ИЛЬЯ. Она сейчас в храме, убежала каяться в грехах… /После паузы./ В алтаре — по блату у батюшки… Друг моей юности. /Закатывает рукава и начинает умываться./ Знаете, что такое алтарь?…
Илья умывается, еще что-то говорит, улыбаясь, а на руке его между локтем и запястьем — татуировка: маленькое синее, пронзенное стрелой, сердце с капающими капельками крови.
Еще раз, крупнее: синее, пронзенное стрелой, сердце… Только теперь, в воспоминании, Максим и мы вместе с ним, видим э т о…

ИНТЕРЬЕР ХРАМА.
Отец Михаил уносит Чашу в алтарь. Царица Небесная, одетая в пурпур, держит на своих коленях Божественного Младенца, а в руках у нее — держава и скипетр. Максим еще раз встречается с приветливым взглядом отчима, когда тот, стоя лицом к прихожанам, сразу двумя руками, закрывает створки Царских Врат. Задергивается и Завеса за ними.
Максим стоит неподвижно с застывшим лицом… Через наплыв его лицо мы уже видим на той самой фотографии, которую Юля обнаружила ночью в гостиной…

ГОСТИНАЯ В ДОМЕ СВЯЩЕННИКА.
Илья стоит перед этой фотографией, на ней четверо, и не сводит испуганного и одновременно недоверчивого взгляда с лица Максима, он снят здесь в том же шотландском свитере, из-под которого видны ослепительно-белые воротничок и манжеты. Илья вдруг резко отворачивается и быстрыми шагами подходит к окну, смотрит во двор, точно желает досконально убедиться, с тем ли Максимом, что запечатлен на фотографии, он встретился во дворе…
Двор пуст, из полуоткрытых дверей храма выходит шестилетний мальчишка и сладко потягивается, потом, словно, спохватившись, неловко поворачивается лицом к церкви и быстро-быстро крестится…
Илья стоит, смотрит на мальчика и настороженно прислушивается к голосам, доносящимися из соседней комнаты…

КАБИНЕТ В ДОМЕ СВЯЩЕННИКА.
ЮЛЯ /продолжая сидеть на круглом стульчике за пианино/. … В общем его все любят, все-все, без исключения.
НОННА /очень довольная/. Надо же… А вот невесты нет! Правда, последний раз пообещал, что приедет сюда к нам сразу с двумя, на выбор. /Улыбается./ Это чтоб я выбрала.
ЮЛЯ /шокированная/. С двумя невестами?!? Не понимаю! Он такой?
НОННА /беспечно/. Да ну что ты! Шутит…
ЮЛЯ /подавленно/. А может, и нет… Одну-то я видела, возит его на собственном лимузине…
НОННА/ азартно/. А ты оставайся, он на днях приедет, посмотрим! /Видит подавленное лицо Юли. Осторожно./ А к тебе-то он как относится?
ЮЛЯ. Нормально. Он очень внимательный и заботливый…/Погружается в себя./
Нонна сидит и обеспокоено смотрит на Юлю, но не знает, что сказать ей. В кабинет легкой стремительной походкой входит Илья.
ИЛЬЯ /слегка юродствуя/. Вы меня, милые дамы, потрясли до глубины души… Еле пришел в себя! Все это бесконечно трогательная история, я обязательно сделаю ее сюжетом для своего следующего фильма. /Вытирает пот со лба./ Боже, какие сцены! Мать на коленях перед ублюдком-любовником! Сын молится о встрече с отцом! А отец…/стучит себя кулаком по голове/… полная атрофия чувств. Зомби, а не человек…
Смотрит на женщин, те словно не слышат его. Нонна страдая, сердобольно смотрит на Юлю, а та сидит, уставившись в одну точку на полу.
ИЛЬЯ /напряженно постигая состояние Юли, в том же тоне, только мягче/. И бедная девушка, влюбленная в своего принца, жертвует своей мечтой, только чтобы его бедолаги-родители помирились… /С подтекстом./ Юля, я правильно понял причину твоего отказа от роли? Это из-за Максима?
Юля молчат. Молчит и Нонна, которая теперь с волнением прослушивается к его словам. Илья подходит к Юле ближе.
ИЛЬЯ /стоя спиной к Нонне, но говорит так, чтобы она слышала/. Пойми, Максим тебя не сможет полюбить так, как ты хочешь. К сожалению. Он ведь очень избалованный мальчик, эти золотые запонки, швейцарские часы, свитера из ангоры… Такие выбирают себе в жены ровню — девушку из именитой семьи…
НОННА /протестуя/. Золотые запонки — это память о дедушке!… И откуда ты знаешь? /Вдруг замирает, с ужасом./ Ты встречался с ним? Когда? Вы видитесь?
ИЛЬЯ /поворачивается к Нонне/. Нонна, дорогая, ты не в курсе очень многих событий, как, впрочем, и Юля. Мы обо всем сегодня должны договориться и все обязательно примириться, но только не сейчас… /Страдальчески морщится, смотрит на часы, берет Юлю за руку и ведет к окну./ Мы вернемся часа через три… /Сильным движением раздвигает шторы на окне./ Смотри, Юля!
Она расширенными от волнения глазами смотрит вдаль и видит там, в поле, маленький автобус, копошащиеся фигурки людей и даже съемочную аппаратуру, издали похожую на игрушечную.
ИЛЬЯ /заглядывая в лицо Юле и видя ее остановившийся от «явленного чуда» взгляд, совсем мягко./ Идем, сейчас главное — работа, нас ждут люди, что им до наших личных проблем? /Ведет Юлю к двери./ Я не могу их предать, понимаешь, а ты — меня, правда?
Он первую пропускает Юлю в дверь, а потом выходит сам. Нонна провожает их тревожным непонимающим взглядом…

ДВОР ДОМА СВЯЩЕННИКА. ДОРОГА В ХЛЕБНОМ ПОЛЕ.
Максим, не оглядываясь, выходит из храма, быстро идет, сам не понимая, куда, на секунду замирает, увидев знакомый «москвич» без лобового стекла, который неожиданно круто разворачивается перед ним, чтобы выехать на дорогу… На заднем сиденье мелькает очертание низко опущенной знакомой девичьей головки…
Максим какое-то время стоит точно в столбняке, потом круто поворачивается и быстро шагает в другую сторону — заслоненную от дома деревьями. Спина его болезненно сгибается…
Все дальше и дальше уходит он от отчего дома. Его невидящие глаза полны слез, а скорбное лицо не отзывается ни на пение жаворонка над ним, ни на шум ветра, ни на ласковые лучи утреннего солнца…

ВОСПОМИНАНИЕ МАКСИМА. ДЕТСКАЯ В ТОЛЬЯТТИ. /Черно-белые кадры./
Большие красивые руки неловко, но осторожно заряжают маленькую игрушечную пушечку. Рукава белой рубашки засучены, и между локтем и запястьем видно синее сердечко, пронзенное стрелой. Пальцы дергают за витую веревочку, и блестящее ядрышко попадает в самую гущу оловянных солдатиков, «убитые» валятся на пол с молчаливой обреченностью… Шестилетний Максим сидит на полу, теперь он целится из своей пушечки, но в последний момент вдруг дергает так, чтобы не попасть, и его ядрышко летит в, сторону… Максим не видит лица «маминого жениха». Тот сидит на полу у раскрытой лоджии в белой рубашке, весь залитый с улицы солнечным светом. Максим видит только руки, вскинутые вверх в знак победы, и слышит долетающий оттуда — из света — веселый добродушный смех…

ДОРОГА В ХЛЕБНОМ ПОЛЕ.
Максим съеживается, точно от озноба — смех «маминого жениха» продолжает звучать в его ушах. Он продолжает быстро идти, по-прежнему не замечая ничего вокруг.
ГОЛОС ОТЦА МИХАИЛА. Максим! Максим! Да стой же, наконец? Куда ты?
Максим останавливается и нехотя поворачивается. К нему торопливо подходят отец Михаил. Ветер развевает его черную рясу. Максим какое-то время стоит, а потом идет навстречу к отчиму, все быстрее и быстрее. Наконец они встречаются, и Максим, как маленький, лбом утыкается ему в грудь. Две фигуры замирают. Отец Михаил осторожно кладет одну руку на плечо Максиму.
ОТЕЦ МИХАИЛ. Что случилось?
МАКСИМ. Кажется, я здесь встретил своего отца…

САЛОН «МОСКВИЧА».
Только сейчас, когда они достаточно отъехали от дома священника, Илья заметно успокаивается: замедляет ход, расслабленно откидывается на спинку сиденья, баранку крутит одной рукой. Заглядывает в смотровое зеркальце и видит там отрешенное лицо Юли. Оно как-то особенно красиво, овеваемое ветром из разбитого окна.
ГОЛОС ЮЛИ. Так вот как сбываются молитвы? Так странно! И страшно… Я еду на съемки… Так боялась вчера идти к нему, а он ждал меня, чтобы мы репетировали…
Она видит крепкий мужской затылок, крепкие руки на руле, видит выразительный взгляд обжигающих глаз, от которых замирает сердце.
ГОЛОС ЮЛИ /продолжает/. Никто никого не знает. Нонна не знает его, а он ее… И кажется, я их смогу соединить, всех троих… Ведь Максим хотел найти отца — и я нашла его, вот он, мой режиссер!… Надо же как получается, мало того, что я буду играть в его фильме, моя роль еще и в том, чтобы их всех помирить. Это даже выше! Благороднее! Так вот к чему все было… И неужели я стану его женой, и мы будем, как Панфилов и Чурикова…? И тогда Максим влюбится в меня, так и бывает, я знаю… Как Онегин в Татьяну Ларину, а я буду всю жизнь играть и всю жизнь плакать о нем…
Вдруг Юля, что-то вспомнив, вытягивает шею и видит на руке у Ильи между запястьем и локтем маленькое синее сердечко, пронзенное стрелой.
ГОЛОС ЮЛИ /продолжает/. Все равно какая-то тоска… И моя мама… Что у них было?… Потом расспрошу…
«Москвич» делает поворот в сторону заброшенной стройки, которая маячит теперь впереди…
ГОЛОС ЮЛИ /продолжает/. Когда «потом»? Когда он будет обнимать меня и целовать? своими страшными поцелуями?… Господи, господи, это со мной все, или с кем-то другим? А, может, это сон?. /Закрывает глаза./ И я сейчас проснусь? И все будет так просто, ясно, легко…
ГОЛОС ИЛЬИ. Юля! Ты спишь там?
ЮЛЯ /раскрыв глаза, хрипло/. Нет-нет!
ИЛЬЯ. Я классно вожу машину?
ЮЛЯ /слабо улыбается/. О да! Ты классно водишь машину!
Она это так проговаривает, что Илья резко поворачивается к ней и бросает на нее недвусмысленный взгляд.
ИЛЬЯ. А ты мне все больше нравишься! /Неожиданно строгим тоном./ Вот что, Юля, у нас с тобой остались считанные минуты до съемки, пока мы одни. Я должен сказать тебе необходимые вещи. Жизнь сурова. В ней, чтобы выжить, должны быть вещи главные и второстепенные. Для меня главное — работа. Кино. Я это выбрал…
ЮЛЯ /взволнованно/. И я выбрала — кино!
ИЛЬЯ /после паузы/. Вот и хорошо… Сегодня, когда мы приедем в Москву, ты должна остаться у меня на ночь. Сразу скажу, я не сотрудничаю ни с одной актрисой нормального возраста, с кем у меня не было предварительно интимных отношений. Не потому, что я какой-нибудь Дон Жуан, мне важна только легкость и простота отношений на съемочной площадке, где все — свои. Конечно, это как бы против заповеди, но это — жертва. Нравственная жертва, плата за профессию, как у воинов, которые вынуждены убивать, хотя же есть заповедь «не убий»…
Илья замолкает. Совсем близко появляется автобус, суетливо двигающиеся люди, уже доносятся голоса, среди них и приветствующие режиссера.
ИЛЬЯ /Юле/. Ты все правильно поняла?
Юля молча кивает головой, она бы закричала от ужаса, но как бывает с нами во сне, вместо крика — немота, вместо бега — паралич…

ДОРОГА ОКОЛО ЗАБРОШЕННОЙ СТРОЙКИ.
«Москвич» останавливается на обочине дороги, огибающей поле с заброшенной стройки, на котором расположилась съемочная группа.
ИЛЬЯ /открывая дверцу машины и ласково улыбаясь Юле/. Я тебя оглоушил, Юлия-дева? Ничего, сейчас тобой займется гример, костюмер, «дубль первый!» — и понеслось! /Он поворачивается к Юле и осторожно треплет ее рукой по щеке, и она опять видит перед собой маленькое синее сердечко, пронзенное стрелой./ Посиди здесь! И не дуйся на меня! Не будешь дуться?
Юля ничего ему не отвечает, а только поворачивает лицо губами ближе к его ладони у своей щеки и целует эту жесткую теплую ладонь.
Илья выходит из машины и быстро идет в сторону съемочной группы. Он с трудом сдерживает ликующую победоносную радость, охватившую его…

ДВОР ДОМА СВЯЩЕННИКА.
За длинным обеденным столом под навесом много свободных мест, в основном завтракают дети, резвясь не по-застольному и не обращая внимания на Арину, которая пытается хоть как-то урезонить их. На фоне этого стола, на первом плане, стоит белый «жигуленок» Сережи, Нонна провожает его и Веру в Москву. Вот Вера забрасывает на заднее сидение последний целлофановый пакет, женщины троекратно целуются, и Вера плюхается в машину на заднее сидение. Сережа открывает дверцу с другой стороны.
НОННА /подходя к нему и обнимая/. С каждым разом все труднее расставаться. Так и думаешь, увидимся еще или не увидимся?
СЕРЕЖА /беспечно/. Увидимся! Я в октябре заеду. Хочу осенний лес поснимать. /Видит грустные глаза Нонны./ И тебя! Ты становишься все красивее!
НОННА /вздыхая/. Я буду очень рада. В общем, как Бог даст.
СЕРЕЖА /словно спохватываясь/. Да, как Бог даст… /Они тоже троекратно целуются./
ВЕРА /тихо, Нонне/. Подстрахуй Юлю, она наивная девчонка, а Илья здесь… как ложка дегтя в бочке меда… Ну ты понимаешь…

ГОСТИНАЯ И КАБИНЕТ В ДОМЕ СВЯЩЕННИКА.
Нонна из окна грустным взглядом провожает удаляющуюся машину Сережи. Наконец маленькая белая букашка исчезает вдали за выступающим остовом леса. Нонна отходит от окна и точно в прострации зачем-то переходит в кабинет. Там снова останавливается у окна, смотри туда, где за полем, у леса, маленький Мосфильмовский автобус…

ПОЛЕ ОКОЛО ЗАБРОШЕННОЙ СТРОЙКИ.
Илья, возбужденный, оживленный, дает какие-то указания Оператору у кинокамеры… Вдруг дверь автобуса, стоящего недалеко от них, распахивается, и из нее выходит Ира, она в гриме и костюме Ксении, уже ставшей «нищим Андреем Феодоровичем», только модные черные очки от солнца и сигарета во рту изобличают происхождение этой «блаженной». Илья видит ее, на секунду замирает от удивления, а потом медленно, словно на ходу обдумывая что-то, подходит к ней.
ИЛЬЯ /подавляя вспышку бешенства/. Ты здесь?! /Целует ей руку./
Не хотел тебя дергать, мне в сущности нужен один только пейзаж.
ИРА /холодно/. Это мы уже слышали. /Глядя за его спину в сторону машины, где сидит Юля./ Лучше скажи, кто это с тобой? Моя дублерша?
ИЛЬЯ. Я ее для эпизода припас.
ИРА /с улыбкой/. Ты запасливый, я знаю.
ИЛЬЯ. Ты будешь ей копеечку давать, на кладбище, помнишь, «Там царь на коне»?
ИРА /ласково/. А не буду давать копеечку, и фильма не будет, и ты на коне не будешь!
ИЛЬЯ. Одну минутку!
Он видит торчащие из-за автобуса чьи-то голые ноги в огромных кроссовках. Быстро обходит автобус, пряча от Иры свое лицо, которое сейчас превращается в жуткую гримасу отвращения и бессилия. Обнаруживает Директора, загорающего в шезлонге, и подскакивает к нему.
ИЛЬЯ /шепотом, в бешенстве/. Я же сказал — без актрисы! Ни на кого нельзя положиться, все предают, все!
В досаде бьет по шезлонгу — стойка его ломается, и удивленный Директор оседает на землю…

САЛОН «МОСКВИЧА». ДОРОГА ОКОЛО ЗАБРОШЕННОЙ СТРОЙКИ.
Юля из окна машины глазами, полными горестного недоумения, смотрит на ту самую актрису, что катала Максима на своем лимузине. Та тоже смотрит в сторону Юли и мило улыбается ей… Юля ничего не понимает и, словно ища спасения, обращается к привычному: дрожащими руками поспешно расшнуровывает свою старомодную сумочку и достает оттуда иконку Ксении и фотографии матери, в спешке перемешанные кое-как, одна изображением вниз, другая тыльной стороной вверх.
ЮЛЯ /вдруг заливаясь потоком слез/. Мамочка, родненькая, куда же мне теперь деваться? Зачем я здесь, когда уже есть эта Жатова? Для чего все это? И кто устраивает это страшное «чудо»? Только дьявол может такое! /Прижимает фотографии к лицу, заливая их слезами./ Господи, за что? Или это заклятие, и я повторяю судьбу мамы? Оделась в ее платье, и кто-то повел меня ее дорогой — прямо к пропасти вниз?!
Она опускает фотографии на колени, чтобы вытереть их от слез, и глаза ее расширяются от страха и изумления: на обороте одной из них проявилось несколько слов и совсем отчетливо внизу и с краю: «Л А Р И С А». Юля ослабевшими от волнения руками берет снимок, переворачивает его -оказалась та самая фоторепродукция, уже знакомая нам по прологу: венчальное платье Ксении — эскиз, сделанный Нонной. Юля снова переворачивает его и пытается что-то разобрать по тем нескольким словам, которые проявились. Слезы ее мгновенно высыхают. Вдруг она понимает, что надо сделать: поворачивается к заднему окну машины, берет там бутылку с остатками минеральной воды, зубами, окровавив губы, сдергивает пробку, и, заливая платье, водой протирает всю тыльную сторону снимка. Скоро с т р а ш н ы й текст является весь перед нею.
ГОЛОС МАТЕРИ /почти без интонаций/. Когда ты получишь это письмо, меня уже, наверное, не будет в живых. Знай: это ты убил меня! Такая, какой ты сделал меня, бессильная, безвольная, с помутившимся сознанием, я никому не нужна, даже дочери. Ты прекрасно знаешь, что мне не надо было от тебя ни твоего кино, ни твоей роли, это нужно было тебе, чтобы завоевать меня, а меня завоевывать не надо было, мне надо было от тебя только защиты и опоры, и что ты мне дал? Ты сказал, что не можешь пока оставить свою больную жену, я это поняла, но зачем ты сказал, чтобы я шила себе свадебное платье? — И вот узнаю, что ты и к жене не вернулся, и что у тебя новая женщина. Может, ты хотел, чтобы я собственноручно сшила саван для своего мертвого тела? Считай, что ты добился своего. Лариса.»
Юля сидит неподвижно, с бледным, суровым лицом…

ПОЛЕ ОКОЛО ЗАБРОШЕННОЙ СТРОЙКИ.
Илья возвращается к Ире от Директора уже спокойный и хладнокровный.
ИРА /по-прежнему улыбаясь, Илье/. Убери ее! Немедленно!
ИЛЬЯ /Ире, не глядя в сторону Юли/, Не надо. Она сама уйдет.
ИРА /глядя за его плечо, удивленно/. Да, ты ее хорошо изучил. За сколько дней?
Юля уходит от них по дороге к далекому храму той же походкой, какой недавно выходила из него, словно боясь расплескать что-то внутри себя.
ИЛЬЯ /только теперь оглядываясь в сторону Юли/. Это профессия… Вот так тебе надо будет идти сейчас, поняла?
Ира смотрит Юле вслед с любопытством и невольной завистью. Вдруг взгляд ее делается насмешливым.
ИРА. Нет, женщин тебе никогда не понять! /Начинает хохотать, взявшись за живот и изображая из себя юродивую./ Профессионал!
Илья, не понимая, оборачивается на ее взгляд и видит, как к нему возвращается Юля, лицо ее сухо и полно решимости. Илья весь напрягается в какой-то судорожной надежде.
ЮЛЯ /подойдя, тихо/. Илья Владленович, дайте, пожалуйста, мне кассету с записью кинопроб… /В ответ на его молчание./ На ней моя мама. Я дочь Ларисы Троицкой. /Требовательно смотрит на него./ Я перепишу и верну.
Илья стоит пораженный, пытаясь понять, не обманули ли его в очередной раз. Наконец понимает, что — нет.
ИЛЬЯ /Ире, на которую нашел приступ издевательского смеха/. Заткнись! /Юле./ Теперь я понял, на кого ты похожа. Внешне — ничуть, но внутреннее сходство… Как ты про нее мне ничего не говорила, так и она долгое время умалчивала о твоем существовании.
Смотрит на Юлю — та никак не реагирует на его слова, словно не слышит.
ИЛЬЯ. Ну хорошо, кассета у меня в машине, подожди там. Я должен отснять хотя бы несколько дублей!
Юля поворачивается и идет к машине, Илья остается стоять, словно в столбняке… Вдруг, что-то вспомнив, достает из нагрудного кармана рубашки свернутую записку: «СВЯТАЯ КСЕНИЯ, ПОМОГИ МНЕ СТАТЬ АКТРИСОЙ. УМОЛЯЮ. ЮЛЯ.» Илья долго думает и, наконец, что-то решив про себя, болезненно усмехается…

ДОРОГА В ХЛЕБНОМ ПОЛЕ.
К храму, со стороны, противоположной от заброшенной стройки, возвращаются Максим и отец Михаил. По лицам их видно, что стена, существовавшая между ними, уже сломана.
МАКСИМ. Я всю жизнь тосковал по отцу — хотя мне перепало столько любви в детстве и потом — море! — но тосковал, неужели это обязательно?
ОТЕЦ МИХАИЛ. Обязательно. Поэтому мы и поем «Отче наш»…
МАКСИМ /продолжая о своем/. И вот я встретил его и испугался: мы друг друга не знаем, а я, как в зеркале, увидел себя. Я такой же, как он. Мы продолжение друг друга, глупое продолжение — два «ходока»… А зачем? Нам никто не нужен по-настоящему. Лишь бы блеснуть перед кем-то!… Завоевать…
ОТЕЦ МИХАИЛ /после паузы/. Это дар Божий — такая встреча.
МАКСИМ /останавливается/. А вдруг у меня тоже где-то сын, а я не знаю! И даже никогда об этом не задумывался.
ОТЕЦ МИХАИЛ. На то и Страшный суд, чтобы всем со всеми встретиться…
МАКСИМ /задумчиво/. И все все узнают?
ОТЕЦ МИХАИЛ. Все — о всем.
МАКСИМ. Действительно страшно!
Он тяжело вздыхает, поднимает глаза и беспокойно смотрит вдаль, за храм, словно надеется увидеть, что же там происходит, на съемке, между его отцом и Юлей…

ДОРОГА ОКОЛО ЗАБРОШЕННОЙ СТРОЙКИ.
Юля стоит у «москвича» и издали смотрит, как Ира Жатова медленно бредет в костюме Ксении — дубль за дублем — под этим небом, в эту Россию. Она не слышит команд, которые отдает Илья, только слышит в оглушительной тишине удары хлопушки, похожие на звуки выстрелов… И снова, и снова «нищая» манерной походкой бредет и бредет куда-то вдаль — без смысла, без красоты… Один раз, второй, третий…

ГОСТИНАЯ В ДОМЕ СВЯЩЕННИКА.
Нонна выходит из кабинета, в тоске оглядывается и вдруг замечает на полке над диваном кассету, ту самую, которую Илья забыл во время показа видеопроб. Нонна берет кассету в руки, читает надпись: «ЧАСОВНЯ БЛАЖЕННОЙ. ЮЛЯ В ЛЕСУ.» Какая-то мысль приходит ей в голову… Она подходит к «видику» и ставит кассету. И тут же под окном комнаты раздаются детские голоса.
ГОЛОС ЛИЛИ. Мама! В поле кино снимаем! Так интересно, пойдем с нами!
ДРУГИЕ ДЕТСКИЕ ГОЛОСА.
— А то Арина сама не хочет, и нас не пускает!
— Она морковку заставляет чистить, а потом ее есть!
Нонна подходит ближе к окну и видит свою дочь с подружками, которые умоляющими глазами снизу вверх смотрит на нее…

ДВОР ДОМА СВЯЩЕННИКА.
С огорода, удивленно качая головой, смотрит куда-то Арина. Она видит, как Нонна решительно открывает дверцу своей «волги» и садится за руль. Лиля и другие дети, галдя, заполняют сиденья. В руках Арины только что вытянутая из грядки морковка, а взгляд выражает сложную борьбу любопытства, зависти и сокрушения о них. Машина, нашпигованная детьми, подпрыгивая на ухабах, объезжает храм и выезжает на дорогу. С другой стороны храма, не заметив машину, во двор входят отец Михаил и Максим…

ДОМ СВЯЩЕННИКА. ГОСТИНАЯ.
Отец Михаил гостеприимно распахивает дверь и пропускает Максима вперед. Максим с любопытством и удовольствием рассматривает красивую комнату. Телевизор в углу работает, словно кто-то ненадолго вышел из нее.
ОТЕЦ МИХАИЛ /призывно/. Нонна! Встречай любимого сына! /Прислушивается, заглядывает в детскую, потом проходит в кабинет./
Максим подходит к телевизору и узнает на экране Юлю. Удивленный и взволнованный, он пристально всматривается в черно-белые кадры: нежный, трогательный профиль, маленькая беленькая головка, волосы стали значительно короче, грустная доверчивая улыбка… И свет, свет, лучезарный свет, льющийся из ее глаз, обращенных к кому-то, кто стоит за камерой и диктует ей ее жесты и мимику.
ОТЕЦ МИХАИЛ /возвращаясь из кабинета/. Куда это все пропали? /Бросает взгляд на экран телевизора./ А это Юля, познакомишься. Хорошая девушка. Уже успела насниматься, вот артистка-то! /Подходит к окну. Зовет./ Арина! Арина!
Из окна он видит, как со стороны шоссе к его дому едет знакомый нам лесовоз. На крыше его кабины, привязанное веревкой, лежит лобовое стекло. Увидев в окне священника, лесовоз тормозит.
ВОДИТЕЛЬ /из кабины, отцу Михаилу/. Отец, а где здесь мужик, у тебя остановился, с сыном? /Видит озадаченное лицо священника./ Да они на «москвиче» в аварию попали, его не знаю, как зовут, а сына — Максим?
Отец Михаил удивленно поворачивается к Максиму и только, сейчас замечает, какими глазами тот смотрит на экран.
МАКСИМ /не оборачиваясь/. Это она была!
ОТЕЦ МИХАИЛ /вдруг что-то вспомнив, опять поворачивается к окну./ Так ты для их «москвича» это стекло везешь?… Не знаю, куда они все подевались!
С огорода к дому приближается Арина.
АРИНА. Все на съемке! Вон там! /Машет в сторону поля./ И «москвич» там!
Отец Михаил видит вдали, у каркаса железной стройки какое-то движение, людей, аппаратуру. Лесовоз неуклюже разворачивается в сторону съемки…
АРИНА /отцу Михаилу/. Батюшка, может, и нам не грех посмотреть?
ОТЕЦ МИХАИЛ. А как же! Такой случай! /Подходит к Максиму, обнимает его за плечи./ Вот будет кино — как увидят тебя!
Максим молчат. Какое-то время они вдвоем смотрят на экран телевизора. На нем по-прежнему лицо Юли: то смеющееся, то печальное, то она что-то говорит в камеру, смущаясь и сбиваясь…
МАКСИМ /не отрывая взгляда от экрана/. Как вы уже, наверное, догадываетесь, я попал к вам случайно, а ехал я за этой девушкой.
ОТЕЦ МИХАИЛ. Только случайного-то в жизни ничего нет, все «промыслительно»!
МАКСИМ /продолжает/. … а она уехала с н и м. Прямо перед моим носом. Это тоже «промыслительно»?
ОТЕЦ МИХАИЛ /тоже глядя на экран, некоторое время обдумывает ситуацию/. Юлю ему не отдадим! Ни за что! /Поворачивается к Максиму./ Благословляю тебя!
Максим с готовностью складывает руки для благословения, как это он видел в храме.
МАКСИМ. Благословение — это ведь лицензия, разрешение? От Бога, да?
ОТЕЦ МИХАИЛ /благословляя/. Да, разрешение на то, чтобы вернуть Юлю, или отбить, или украсть! До дуэли, думаю, дело не дойдет! И не сомневайся в ней. Она ведь не зря назвалась твоим именем..
На пороге гостиной появляется Арина.
АРИНА. Так мы идем? /Смотрит на экран телевизора, глаза ее делаются круглыми от удивления./ Смотрите, смотрите, это же я! Со своими ребятками!
Мужчины невольно оглядываются на ее возглас: и действительно, теперь на экране поляна, а по ней идет Арина с гуськом своих «ребяток».
АРИНА /продолжает/. Боже, а я на пугало похожа, нет, надо срочно заняться собой…

ПОЛЕ ОКОЛО ЗАБРОШЕННОЙ СТРОЙКИ. МЕСТО СЪЕМОК.
Илья стоит у кинокамеры, рядом с ним Ира.
ИЛЬЯ /Ире, очень раздраженно/. Прошу, перестань кокетничать перед камерой, здесь не помост театра мод!
ИРА /зло/. Знаю, ты мне мстишь, мстишь! Из-за этой шлюхи!
ОПЕРАТОР. Да хватит вам! /Отходит от камеры, берет Илью за локоть и отводит в сторону./ Смотри!
Незаметно от всех чиркает спичкой и роняет себе под ноги, огонек спички возжигает несколько соломинок, лежащих на земле. Оператор тут же, пока никто не увидел, наступает на дымок ногой, и под ногами у него остается только черное пятнышко.
ОПЕРАТОР /смотрит в сторону снимаемого плана/. Представляешь, горящая Россия, заброшенная стройка, и Блаженная идет сквозь это к храму — вечная русская душа — горит и не сгорает. Неопалимая купина… Красота бешеная. Конец фильма.
ИЛЬЯ /после паузы/. Это надо же договариваться!
ОПЕРАТОР. Солнце уходит. Потом наш «пахан» все уладит. Он же все может. Будет гениальный финал. Искусство требует жертв!
ИЛЬЯ. Ладно, под твою ответственность. /Съемочной группе, кричит./ Перекур!
Смотрит в сторону дороги, где, томясь в ожидании, стоит Юля…

ДОРОГА ОКОЛО ЗАБРОШЕННОЙ СТРОЙКИ.
ИЛЬЯ /извлекая из багажника кассету, Юле/. Ладно, дарю! /Не желая так быстро отдавать власть из своих рук, словно изучая, рассматривает кассету./ Да, она мне уже не нужна, все — актриса утверждена, и ты ее утвердила, знай. Ты отказалась от конкурса, от борьбы. Сдалась. Как твоя мать. Вместо поддержки, которую она могла бы мне тогда дать, она меня предала… Как и ты сейчас… Впрочем, мы уже об этом говорили… Не говорили об одном: этот путь она проложила тебе и дальше — туда хочешь, за ней?
Он замолкает. За спиной Юли видна подъезжающая «волга», набитая детьми. Она останавливается недалеко, дети выскакивают и бегут к месту съемок. Из-за руля встает Нонна. Она видит вдали актрису в костюме Блаженной, потом переводит взгляд на поникшую фигурку Юли, стоящую перед Ильей. Все понимает. Быстро подходит к ним.
НОННА /Юле/. Что ты взяла у него? /Смотрит на кассету в ее руках./ Верни! Из его грязных рук ничего нельзя брать!
ИЛЬЯ /сдерживая дрожь/. А обнимать и целовать каждую клеточку этого грязного тела можно было? /Смотрит на Нонну — у той на лице никакой реакции. Переводит взгляд на Юлю./ Да, Юля? Ты ведь уже согласилась поехать ко мне?
Нонна бросает на Юлю изумленный взгляд, та, оторопев, молчит. И почти одновременно обе женщины поворачиваются к Илье. Смотрят на него. Илья вдруг начинает смеяться, весело и беззлобно. Потом обводит вокруг Юли и Нонны воздушную квадратную рамку — как очерчивает кадр.
ИЛЬЯ /женщинам/. Как вы хорошо смотритесь вдвоем. Одна — воплощение начинающей жизни: хрупкая, робкая, неопытная, в белом… Вторая /смотрит на Нонну/ — крупная, яркая, с определившимися чертами — расцвет жизни, в этом оранжевом с золотым платье… /Кивает на кассету в руках Юли. Нонне./ Она тебе еще не рассказала тайну этой кассеты? Оказывается, Юля свои претензии воплотить на экране образ блаженной Ксении получила по наследству: она дочь Ларисы Троицкой… Да-да, той самой, сгоревшей в собственной грезе бабочки, которая чуть не погубила и мою жизни…
ЮЛЯ /кричит/. Неправда! /Нонне./ Это он ее погубил! Он обещал на ней жениться, все было, как вы говорили…Я нашла улику, ее письмо… /Пытается открыть сумочку, руки не слушаются ее./ Можете почитать, там все написано… Ей совсем не нужно было это кино! Он заставил ее шить венчальное платье…
НОННА. Я верю, Юля, не волнуйся!… /Болезненно морщась, обхватывает двумя руками свой затылок./
ИЛЬЯ /озаренный догадкой, Юле/. Это — ее платье, ее — я понял! /Почти радостно смеется./ Мистический триллер, с ума сойти! Еще бы: выследить меня из Москвы, появиться в часовне в этом платье, потом эта дыня… Ну что ты, Юля, смотришь на меня так, словно это я интригую, а не ты? Все было так правдоподобно, что я какое-то время верил! Только Бог шельму метит, у меня тоже найдется улика! /Словно проверяя, дотрагивается до кармана рубашки./ Понимаете, я защищен, меня ничем не взять, ни шантажом, ни хитростями, ни ребенком — потому что у меня чистая совесть… /Нонне, замершей в каком-то оцепенении./ Хочешь ударить меня? Ударь! /Делает ей шаг навстречу./ Ты ведь тоже кипишь местью? Не можешь простить себе, что стояла передо мной на коленях! Ну ударь меня, я серьезно прошу. Мне так и хочется подставить тебе потом другую щеку, думаю, это большое наслаждение, правда!
ЮЛЯ /сует кассету и сумочку в руки Нонне/. Я вам его доставлю! /Оказывается между нею и Ильей, лицом к нему, размахивается и дает ему увесистую пощечину./ Это за Нонну! /Илья демонстративно подставляет ей другую щеку, он тоже побледнел, как и Юля, только часть щеки сделалась от удара красной./ Это — за Максима! /Звучит вторая пощечина — и новый поворот его головы./ Это — за мою мать! /Ударяет третий раз, и тут же взмахивает рукой в четвертый./ А это — за меня!
Наступает тишина. На глазах Ильи блестят невольные слезы, он изо всех сил пытается их удержать.
ИЛЬЯ /после паузы, Юле/. Запомни это состояние, пригодится в работе… Если, конечно, твои молитвы будут услышаны… А теперь моя улика. Это важно для спасения твоей души. /Спокойно достает из кармана рубашки свернутую бумажку, разворачивает ее перед Юлей./ Читай!
Юля и Нонна невольно пробегают глазами, записку: «СВЯТАЯ КСЕНИЯ, ПОМОГИ МНЕ СТАТЬ АКТРИСОЙ. УМОЛЯЮ. ЮЛЯ.»
ИЛЬЯ. Нагромоздила мне вранья с три короба, а я же предупреждал: все тайное становится явным. Я тоже с самого начала все знал!
Юля выхватывает из его рук записку и убегает в сторону леса — туда, где за ним светлеет обрыв.

ЛЕС ВДОЛЬ СКЛОНА. НАД РЕКОЙ.
Юля бежит по лесу, все дальше и дальше от места съемок, бежит на свет за деревьями. Лес кончается, она останавливается, как вкопанная. Смотрит вниз. Под ногами у нее крутой обрыв с извилистыми корягами корней, проросших сквозь почву, а еще дальше внизу тихо струится обмелевшая речка. У Юли начинает кружиться голова…

ДОРОГА ОКОЛО ЗАБРОШЕННОЙ СТРОЙКИ.
Илья стоит с усталым и равнодушным видом, прислонившись к своей машине. Но вот он бросает быстрый взгляд на Нонну — в ее глазах ужас и одновременно жалость. Он сокрушенно усмехается и, как бы не в силах ничего ей объяснить, опять отворачивается.
НОННА /мягко, но строго/. Мне кажется, что ты судишь о людях по себе, навязываешь им те грехи, которыми страдаешь сам. И вообще, идешь на поводу у своего распаленного воображения… /Илья криво улыбается./ Я тебя не осуждаю, сама грешная…/мучается в поиске точных слов/… но мне очень хочется как-то успокоить тебя, помочь…
ИЛЬЯ /опять криво улыбается/. Наставить на путь истинный, да?
НОННА/тихо, с болью/. Да… Я вижу совершенно ясно, что Бог поставил тебя перед каким-то выбором, и от этого выбора зависит твоя судьба.
ИЛЬЯ /ухмыляется уже довольно/. Нонна, лапушка, не прикидывайся дурочкой, ты прекрасно знаешь, что… /его голос становится жестким/… Бог ставит всех нас перед единственным выбором: или покаяться перед Ним и обрести Его любовь, или… продать душу дьяволу. /Дерзким взглядом смотрит в глаза Нонне./Но я уже сказал, что моя совесть чиста! Бог это видит и хранит меня. А твоя совесть, Нонна?
НОННА/поднимая к нему глаза, полные слез/. Да с тех пор, как родился Макс, я день и ночь каюсь, что отдалась тебе без брака, без венчания… Ведь я же это сама… Помнишь, мы пролежали всю ночь, почти не касаясь друг друга — ты не хотел первый, ты дал мне право самой решать…
Какое-то время они молчат, словно предаваясь воспоминаниям…
ИЛЬЯ/после паузы/. И ты решила! Родить вопреки моей воле, только затем, чтобы сделать мне больно — проявить свою власть и скрутить меня по рукам и ногам?
НОННА /в отчаянии/. Чем я тебя скрутила? Я ведь сразу уехала, как поняла, что ты против ребенка, и мои родители все взяли на себя!
ИЛЬЯ /мрачно/. «Скрутить» можно не обязательно цепями и веревками, а душу — так скрутить…
НОННА. Но не могла же я его убить!
ИЛЬЯ. А меня могла, да? Я ведь давно мертвый — и ты лучше всех знаешь это!
НОННА /страдая/. Ну прости меня! Прости! Я даже представить не могла, что для тебя это будет так…/Подходит к нему ближе, гладит по плечу./ «Мертвый, живой»… Это все слова. Ты еще такой молодой, теплый, сильный…/Сквозь слезы улыбается ему./
Какое-то время они стоят застыв, словно что-то выжидая…Вдруг от съемочной площадки доносятся крики: «Пожар! Горит! Пожар!»… Нонна испуганно отдергивает руку от Ильи. Они оглядываются. Над полем начинает разрастаться черная завеса дыма…
ИЛЬЯ. Это у меня! Черт, так и знал! /Нехотя отходит от Нонны./
НОННА. Беги!
Илья послушно поворачивается и торопливо идет в сторону пожара.
НОННА /уже вдогонку/. Я буду за тебя молиться!
ИЛЬЯ /обернувшись/. Что?!? /Почти визжит./ Слышишь, не смей! Не смей! За меня нечего молиться, за себя молитесь!
Опять поворачивается и идет все быстрее и быстрее, но не может сдержать разрастающейся дрожи тела, сквозь плотно сжатые губы вырывается какой-то страшный тихий стон, и у него начинает все явственнее дрожать подбородок. Неожиданно он резко меняет направление движения и, перепрыгнув через канаву, исчезает в кустах.
К его «москвичу» подъезжает лесовоз. Из своей высокой кабины водитель с удивлением смотрит в сторону места съемок, где явно происходит что-то тревожное: дым, суета и крики людей. В поле зрения шофера попадает бегущая фигурка Нонны — одной рукой она держится за голову… Водитель проворно выпрыгивает из машины и тоже бежит в сторону пожара.

ПОЛЕ ОКОЛО ЗАБРОШЕННОЙ СТРОЙКИ. МЕСТО СЪЕМКИ.
У камеры в волнении пляшет Оператор, затравленно оглядываясь по сторонам. На пожар, который он устроил, уже наступает толпа бывших «зрителей» и зевак, чтобы потушить его.
ОПЕРАТОР /орет/. Где режиссер? /Зевакам./ Куда в кадр? Уберите там всех! /Припадает к окуляру, снова поднимает голову и лихорадочно оглядывается./ Где эта сволочь? /Вырывает мегафон у второго режиссера./ Уйдите все в сторону, все! К чертовой матери, кому говорю!…
Но к горящему полю уже подбегает, сильно опережая Нонну, водитель лесовоза, а с другой стороны, из леса, бегут Максим, Арина, отец Михаил. Они окружают огонь и вытаптывают перед ним пространство, чтобы огонь не пошел дальше. Зеваки из деревни, и даже дети, уже не слушая взрослых, тоже несутся к огню.
ОПЕРАТОР /в усталом отчаянии, Ире, стоящей спиной перед камерой./ Ладно, пошла! /Толкачам./ Тележка!
Мы видим этот кадр не таким, какой он был задуман Оператором и Ильей, лучше: камера плывет за спиной киношной «блаженной», которая невозмутимо идет по обочине дороги, а рядом с ней люди — обыкновенные русские люди, дети и взрослые, — спасают от огня хлеб…

ЗАБРОШЕННАЯ СТРОЙКА.
Пытаясь удержать крик, рвущийся из глотки, Илья бежит по пустому, изгаженному испражнениями и мусором пространству какого-то цеха, спотыкается о булыжник и падает среди рваных мешков рассыпанного по земле цемента. У него приступ истерики.
ИЛЬЯ /бьет кулаком по земле/. За себя молитесь, а за меня не надо! Я и так… Я вам докажу! Я докажу еще всем, всем…
Пальцы его судорожно скребут бетонную плиту, и он губами влезает в серый порошок, который громко скрипит на его зубах.
ИЛЬЯ /бессильно продолжая/. Я вам еще докажу! Докажу!
А потом опять корчи и «зубовый скрежет»…

ОБРЫВ.
Юля, уже совсем без сил от слез и рыданий, сидит над обрывом и продолжает тихо стенать. В ее руках смятая бумажка с ее молитвой к Блаженной Ксении.
ЮЛЯ /сквозь слезы/. Мама, мамочка, как я теперь понимаю тебя! /Ветер вырывает бумажку из ее слабых рук, и она, кружась и трепеща, как засохший лист, медленно, по витиеватой траектории падает вниз, на дно обрыва./ Прости меня, ты права, здесь нет места мечте и любви, здесь побеждает зло, здесь одни страдания, одна боль, предательство, ловушки, наговоры, измены, здесь все такие… И я такая, и я — со своими тщеславными грезами, жалкая, малодушная, никому не нужная… /Плачет безутешно./ Я не хочу жить в этом безжалостном мире, мама, мамочка, возьми меня к себе… Моя дорогая, любимая, нежная — хочу к тебе! Здесь невозможно жить, здесь ВСЕ НАПРАСНО!…

ПОЛЕ. МЕСТО СЪЕМКИ. /ПОЖАР ПОТУШЕН./
Ира делает себе перекур, останавливается у дерева, достает из кармана красного кафтана «Мальборо» и зажигалку и закуривает. Вдруг она с удивлением видит Максима, как тот пылко и нежно целуется с красивой, не по-деревенски одетой женщиной — Нонной, как и остальные «зрители» жмут ему руки и обнимают, как какая-то длинноволосая девочка с разбега кидается ему на шею, и Максим, крепко обняв ее, кружится с ней по полю под ее счастливый звонкий смех. /Камера приближается к ним./
Максим, вспотевший, с лицом, испачканным сажей, ставит взбудораженную Лилю на землю и поворачивается к матери.
МАКСИМ /озабоченно/. А где Юля?
НОННА /растерянно оглядываясь вокруг/. Я думала, она сюда побежала. Господи, не случилась бы беда… Надела белое платье, причастилась… Как перед смертью… /Глазами, полными ужаса, смотрит на Юлину сумочку с кассетой, которые Юля оставила ей./

ЛЕС ОКОЛО ЗАБРОШЕННОЙ СТРОЙКИ.
Издали доносятся голоса: «Юля! Юля!». «Юля, ау-у-у! Отзовись!» Среди деревьев мелькают и дети, и взрослые — все ищут Юлю. Максим перепрыгивает через канаву и быстро идет мимо заброшенной стройки. И вдруг… Он почти наталкивается на Илью, который выходит из кустов, стряхивая бетонную пыль с одежды и ничего не видя вокруг. На какие-то секунды оба столбенеют. Илья ладонью продолжает машинально оббивать свои джинсы — по его лицу видно, что он не на шутку испуган этой встречей.
МАКСИМ /приходя в себя, отцу/. Еще на плече осталось, помочь?
Илья утвердительно кивает головой, и Максим начинает стряхивать пыль на плече и на спине у него. Илья стоит, точно загипнотизированный, и, глядя на сына тусклым взором, исподлобья, невольно замечает, что тот выше его на голову, красив, юн и свеж, а Максим, в свою очередь, отряхивая отца, с сосущей тоской чувствует, как тот уже стар, мелок и гнется к земле…
МАКСИМ. Теперь все в порядке!
ИЛЬЯ. Спасибо./Равнодушно./ Вы ведь Юлю ищете? Она там! /Машет в сторону обрыва, светлеющего сквозь деревья./ С природой общается…
По тону, каким он это говорит, Максим понимает, что на этот раз Илья не врет.
МАКСИМ. Спасибо. /Поворачивается и быстро идет в сторону обрыва/. Илья тоже торопливо направляется к месту съемок.

ЛЕС ВДОЛЬ ОБРЫВА.
Максим идет и все время смотрят вниз, туда, где торчат коряги вывернутых из земли деревьев, тяжелые валуны и обмелевшая река с острыми камнями на дне. Он идет, и в голове, бессвязно и беспомощно звучат слова молитвы:
ГОЛОС МАКСИМА.. Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое… да будет воля Твоя… /Сбивается./ Господи, я потом выучу эту молитву, я обещаю. Ты только оставь ее живой, я прошу тебя. Мне ничего больше не нужно, лишь бы это солнце светило и ей, и мне, лишь бы по этой траве ходила и она, и я… Господи, и еще: дай ей стать актрисой, она так хочет этого. Да, пусть будет актрисой! Мне от нее ничего не надо, только чтобы жила и была счастлива. А я буду ей служить, ей помогать… И она у меня будет одна — на всю жизнь — одна… Я буду любить только ее, единственную, всю жизнь…

ПОЛЯНА ПЕРЕД ОБРЫВОМ.
Юля, совсем обессилев от рыданий, уже не плачет, а только полуослепшими от слез глазами смотрит на изумрудную зелень травы, на прозрачные, серебристые березки, на ясную синь неба… Ей безумно хочется спать, время от времени она невольно закрывает глаза, а потом, вздрогнув, испуганно открывает их. Стоит пронзительная тишина… И к этой тишине вдруг начинает примешиваться какой-то странный потусторонний звон… И вдруг — она не испугалась, не удивилась, — рядом с ней совсем близко появляется слепящая белизной и светом высокая женщина в жемчужном кокошнике на длинных густых волосах и тихо опускается на колени рядом с ней, покрывая всю траву подолом своего парчового и тоже расшитого жемчугом платья.
ЮЛЯ /голос за кадром/. Мама! /Смотрит изумленными глазами./
МАТЬ /губы ее неподвижны, но Юля ясно слышит ее голос/. Юленька, доченькая моя! Прости и ты меня! /Берет ее руки в свои./ Я не должна была тебя оставлять одну, я поняла это в самый последний момент, я уже не хотела этого делать, но было поздно… Подул сквозняк — и я не удержалась. /Целует ее руки. /Но ты своей любовью спасла меня… Для вечной жизни… И все твои страдания — НЕ НАПРАСНЫ!
ЮЛЯ. И мы встретимся? /Тоже целует ее руки./
МАТЬ /кивает головой/.Только верь в это! И ничего не бойся! Слышишь, ничего не бойся! Наоборот, за все благодари и радуйся, радуйся, радуйся…

ЛЕС ВДОЛЬ ОБРЫВА.
Максим все быстрее приближается к тому месту обрыва, где склон самый высокий и крутой. Лес здесь густой, нехоженый, наверное, потому, что кончается обрывом. Максим с силой раздирает кустарник, рвет и рвет запутавшиеся ветки, они стегают его по лицу, но он упрямо прокладывает путь туда, к светлеющей поляне недалеко от обрыва. Наконец, раздвигает последний куст — и застывает…
На его лице появляется слабая неуверенная улыбка, как если бы он увидел что-то долгожданное, но совсем неожиданное… На поляне, удобно устроившись под пышным кустом на густой траве, положив голову на закинутые руки, сладко спит Юля. Ее лицо раскраснелось от жарких лучей солнца, пробивающихся сквозь ажурную листву, грудь мерно поднимается и опускается в глубоком сне, который наконец настиг ее за эти долгие дни бодрствования.
Максим на цыпочках подходит к ней и осторожно опускается рядом… Нежно смотрит в ее лицо. Оно полно спокойствия и безмятежности. Так спят, уверенные в том, что тебя охраняет сам Господь Бог.
Максим откидывается на траву и смотрит в небо. Там, высоко, в синеве трепещет маленькое тело жаворонка, изливая в пространство ликующие потоки летних, солнечных звуков… Максим достает одно из писем Галины Сергеевны, которые читал в дороге. Перечитывает уже знакомое ему место.
ГОЛОС МУЖЧИНЫ. «… Я никогда не забуду, как просыпалась твоя Аврора. Дело не в технике, у многих это выходило более виртуозно. Дело в том, что ты передавала в том новом состоянии души. У всех это была радость возрождения и встречи с любимым, а ты просыпалась не для радости. Ты просыпалась познавшая зло мира, но ты уже не боялась его. Наоборот, ты была готова для новых испытаний…»
…Жаворонок продолжает над ними петь свою звонкую бесконечную песню…

ЭПИЛОГ.
ШОССЕ. НОЧЬ. САЛОН «МОСКВИЧА».
За рулем Илья. Рядом Ира. Оба аккуратно прибранные, во всем новом и чистом. Волосы Ильи набриалинены, а из нагрудного кармана торчит уголок носового платка. Они едут молча. Их лица мертвы.
Сквозь заднее стекло видны фары едущего за «москвичом» автобуса, из которого доносятся звуки пьяного хора…

САЛОН «ЛИАЗА».
Пирушка по случаю первого дня съемок — в полном разгаре. Оператор взял на себя роль официанта и с широкой улыбкой разносит между рядами на подносе закуску и водку. Пьют за Директора, который приветствует публику поднятыми руками, как заправский вождь народа…
На фоне этой пирушки, этих летящих по шоссе «москвича» и «ЛИАЗА» проходят титры нашего эпилога:
Прошло три года.
У Юли и Максима растет дочка Галя,
они назвали ее так в честь Галины Сергеевны.
Юля поступила во ВГИК на факультет кинорежиссуры.
Максим готовит диссертацию, посвященную проблемам старости.
Лиля поступила в регентский класс богословского университета.
Нонна живет с ней в Москве и нянчится с внучкой.
Арина постриглась в монахини.
Вера вышла замуж за шведа и уехала из России.
Сережа погиб в Чечне, защищая целостность любимой России.
Фон постепенно уходит в затемнение.
Фильм «Блаженная» Ильи Сомова был представлен на Каннском кинофестивале и вызвал доброжелательную прессу.
Ирина Жатова получила приз за лучшую женскую роль.
Отец Михаил бессменно служит на своем приходе…
Возникает изображение службы в храме…
Летом по-прежнему съезжаются к нему.
«Последние Времена» — так называется учебный фильм, который снимает здесь как свою курсовую работу студентка Юлия Троицкая…

ИНТЕРЬЕР ХРАМА. ПРОПОВЕДЬ ПОСЛЕ ВСЕНОЩНОЙ.
ОТЕЦ МИХАИЛ /обращаясь с амвона к пастве/. …Приходят последние времена, а с ними приходит к нам и Антихрист…
Юля стоит рядом с видеокамерой в толпе, напротив отца Михаила, глядя на него широко открытыми сухими напряженными глазами. Она очень изменилась. Спокойная, повзрослевшая, сосредоточенная, теперь она вполне «своя», в храме. И лицо у нее, без всяких следов косметики, — новое, какое-то особенно чистое, словно промытое слезами и молитвами, забывшее о себе лицо…
ЮЛЯ /шепотом, оператору/. Наезд!
ОТЕЦ МИХАИЛ /продолжает/. Цель Антихриста — погубить душу человека и получить над ним бесконечную власть. Наше воображение бессильно представить себе все его злодейство! Внешне он будет казаться кротким, милостивым, ласковым и предложит нам мир, богатство, славу, исполнения всех заветных мечтаний, но внутри он будет хищник и человекоубийца. Предтечи его уже существует в мире и действуют точно так же, как будет действовать он: ложью и лицемерием. Уверяя нас в своей любви, они хотят манипулировать нами, сделать из нас зомби. И, подчиняясь им, мы превращаемся в спящее мертвое царство… Города наполнены толпами лунатиков, ищущих все большего забытья…
Среди слушающих отца Михаила мы видим много знакомых лиц. Здесь даже Вера — со своим упитанным «шведиком», спящим за ее спиной в специальном рюкзачке. Ближе к дверям, у западной стены храма стоит с двухлетней Галей на руках Максим. За спиной Максима на скамейке сидит его мать Нонна. У нее усталый вид, лицо сделалось совсем бескровным, но все-таки она улыбается сквозь боль потянувшейся к ней из-за плеча сына внучке…
ОТЕЦ МИХАИЛ. Неужели же мы бессильны против козней Антихриста? Неужели вновь и вновь мы обречены попадать в сети его предтеч?…
Отец Михаил оглядывает свою паству, потом останавливает взгляд на ком-то невидимом перед собой, и теперь кажется, что он говорит с экрана зрителям в зале.
ОТЕЦ МИХАИЛ /продолжает/. Обречены — абсолютно обречены — каждый! — если сдадимся на милость своим грехам… Прежде всего страшитесь лицемерия в самих себе, бойтесь его именно потому, что оно есть болезнь нашего времени. Лесть, ложь, корыстолюбие, сладострастие, желание власти — ужасайтесь этим своим проявлениям, преследуйте их постоянно, приносите на исповедь, и тогда Антихрист со всем своим коварством окажется против вас бессильным…
Пока отец Михаил произносит эти свои слова, мы оказываемся внутри видеоизображения, и когда камера отъезжает, мы видим продолжение его проповеди на экране монитора, стоящего в маленькой комнатке, где Юля, одна, уже работает над монтажом своего учебного фильма.

МОНТАЖНАЯ ВГИКА.
ОТЕЦ МИХАИЛ /продолжая проповедь на экране монитора/. И помните, наступает время и наступило уже — нашего главного на всю жизнь выбора… Каждый из нас, хочет он этого или нет, должен будет решить, с кем он останется навсегда — с Христом или врагом его — Антихристом…

ПОДЪЕЗД ВГИКА. ПРИЛЕГАЮЩАЯ УЛИЦА.
Юля выходит из своего института, торопится домой, а в ее сознании продолжают звучать слова проповеди…
ГОЛОС СВЯЩЕННИКА. И от нашего с вами выбора, от усилия нашего сердца будет зависеть, станет ли наша русская земля, как об этом говорится во многих пророчествах о России, тем единственным островком во Вселенной, которая не подчинится всемирному владыке Антихристу. И все, что каждый из нас пережил, именно каждый: это и нищета, когда игрушку трудно ребенку купить или цветы — любимой, это и болезнь, которую не излечили по причине безденежья…

ПОДЗЕМНЫЙ ПЕРЕХОД К МЕТРО.
Юля проходит по тому самому подземному переходу, по которому она в начале нашего фильма шла на свои вступительные экзамены, и следы катастрофы и смуты, переживаемой нами, стали теперь еще заметнее здесь: нищих и пьяных стало больше, торгующих и жирующих — тоже, еще больше грязи и запустения, еще больше нерусских слов и образов. Равнодушнее лица людей — привычнее мерзость растления…
И все-таки над всем этим продолжает, не умолкая, звучать голос с амвона.
ГОЛОС ОТЦА. МИХАИЛА. Да, это и тоска по нашим разоренным и брошенным домам, разнесенным по всем странам семействам, когда уже невозможна встреча с родным тебе человеком, это и скрытые слезы о наших нерожденных детях, родить которых мы лелеяли, но зло мира помешало нам, это часто и угнетенное подавленное состояние души от того, что все силы наши и способности уходят на бессмысленные и вредоносные дела, — все эти страдания и вся эта боль не должны пройти зря…
В конце подземного перехода Юлю поджидает Максим, держа за руку маленькую Галеньку, стоящую беззаботно среди гвалта и мусора последних времен…
ГОЛОС ОТЦА МИХАИЛА. …Они не напрасны. Эти страдания наши — залог того, что мы спасены в надежде, ибо — претерпевшие до конца — спасутся. Ликуя, вознесется Святая Русь — на Встречу с Господом, грядущим в наш мир снова. И сбудутся слова апостола Павла: «Не видел того глаз, не слышало то ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его»…

к о н е ц